— И что вы решили делать? Сдавать своего учителя и покровителя дальше?
— Я решил жить. И увидеть, что будет дальше. К тому же Женя… Мои чувства к ней превратились уже в какое-то наваждение, каждая встреча оборачивалась мучительным восторгом…
Ледников бросил быстрый взгляд на Женю. Она слушала, прикрыв глаза.
— Видите ли, я видел, что Всеволод Андреевич стал целью каких-то серьезных игр, которые затеял Доусон. Я мог отказаться в них участвовать, но тогда меня просто уничтожили бы, а операция «министр Абрамов» все равно продолжалась бы. Участвуя же в ней, я мог все-таки чем-то помочь и ему, и Жене. Это был очень серьезный довод. Для меня.
— То есть, заманивая Абрамова в Берн, шантажируя его дочь, натравливая на нее ка-ких-то бандитов, вы на самом деле помогали им?
— Так получается. А что касается бандитов, то это была не моя идея. Я считал, что достаточно ареста счетов Жени, но Доусон приказал Грюнвальд усилить нажим. Я этого даже не знал…
— А про Разумовскую вы тоже ничего не знали?
— Я только сообщил Доусону, что из-за нее приезд Всеволода Андреевича может быть отложен. Он пришел в ярость. Но дело было не только в этом. Они что-то про нее узнали.
— Что именно?
— Во-первых, что она ведет какую-то сложную игру. А во-вторых, она раздобыла информацию про дела семейства Винеров, которых курировали Грюнвальд и Доусон. Им это грозило большими неприятностями.
Сухоцкий задумчиво покачал головой.
— Я думаю, они решили, что госпожу Разумовскую надо остановить. Могу честно сказать — со мной они не советовались на сей счет.
— И кому они поручили остановить ее?
— У них тут была для выполнения подобных дел группа албанских бандитов, от которых при случае всегда можно было избавиться. Там еще был какой-то русский. Но они, по-моему, все теперь на том свете. И та женщина, которая была за рулем грузовика. Насколько я осведомлен, с ней расправился кто-то из ваших…
Ледников и Немец переглянулись.
— Боюсь, что не из наших, — покачал головой Ледников. — Когда мы уходили, она была жива… Скорее всего ее просто добили свои, то есть ваши…
Сухоцкий не стал спорить. Видимо, он знал кое-что о нравах людей, с которыми имел дело.
— Ну, меня бы это не удивило. Это страшные люди… Но, кстати, Грюнвальд с самого начала была против радикальных мер, и я был уверен, что все пройдет мирно, без всяких жертв. Но Доусон… Это он устроил так, что ее отозвали в Вашингтон. Мне кажется, еще и потому, что Доусон решил, что операция «министр Абрамов» приближается к благополучному концу, и не хотел ни с кем делиться лаврами победителя.
— А почему он решил избавиться от господина Ледникова? — поинтересовался Немец.
Сухоцкий вдруг засмеялся.
— А вот это уже была моя частная инициатива! — с вызовом сказал он. — Представляете себе, что я пережил, когда я узнал, что Женя давно и страстно в него влюблена? Больше того, будучи каким-то боком причастным к тому, что случилось с ее подругой Разумовской, я убрал своими руками непреодолимую преграду, что была между ними… Какая насмешка судьбы! Я чуть с ума не сошел… И решил убрать его. Нет, не убить. Хотя, конечно, можно было бы натравить на вас, господин Ледников, Доусона с его албанскими головорезами… Но я убедил Доусона, что нам не нужны никакие убийства и аварии. И решили просто изолировать господина Ледникова на то время, что нужно на проведение операции по аресту Всеволода Андреевича… За это время я рассчитывал убедить Женю улететь вслед за отцом в Америку.
Все эти откровения Сухоцкого удивили Ледникова и Немца, они переглянулись еще раз и насторожились.
— Но он бежал, — хмыкнул Немец и посмотрел по сторонам.
— К несчастью. Тогда нам пришлось изолировать Женю, потому что было ясно, как он может повлиять на нее. Тем более, рядом с ним появились люди из российских спецслужб… Но вы ее выкрали.
— Я бы сказал — освободили, — поправил его Немец.
— Ну, освободили, — вяло согласился Сухоцкий. — Доусону к тому времени было уже все равно — он узнал, что Всеволод Андреевич покончил с собой. Вся его блестяще задуманная операция оказалась пшиком. Столько лет работы и усилий пошли прахом, потому что никто не мог представить себе, что Всеволод Андреевич может избрать такой выход. Я был уверен, что он будет сражаться…
Сухоцкий весь как-то обмяк, видимо, на него накатилась усталость после всего пережитого. И сразу стало заметно, что он уже далеко не молод.
Ледников подошел к окну и внимательно посмотрел на улицу, которая хорошо просматривалась сквозь низкую ограду.
— Значит, все это вы сделали из-за безумной любви? Предали и продали учителя и друга, участвовали в убийстве женщины, которая вам мешала, вели охоту за мной и моим другом… И все из-за страсти, которая вас обуревала много лет?
Сухоцкий поднял голову и посмотрел на Женю. Потом повернулся к Ледникову.
— Я понимаю, для вас это смешно — любить всю жизнь одну женщину и быть готовым ради нее на все. У вас-то все по другому — в каждом городе по женщине. В Париже одна, в Лондоне другая, в Москве третья, в Берне, как выясняется, четвертая…
Женя вздрогнула.
— Давайте вернемся лучше к вашим подвигам, господин Сухоцкий, — прервал его Ледников. — Вы должны понимать, что за буйные страсти и их последствия надо расплачиваться… Человек, не способный справиться со страстями, должен быть готов к такому развитию событий.
— Ну и что, вы меня прямо тут расстреляете? — с вызовом спросил Сухоцкий. — Или повесите? Или задушите? Давайте, убивайте прямо здесь!
Сухоцкий гордо выпрямился. Видимо, у него началось истерическое возбуждение, которое он еще и всячески наигрывал.
Ледников равнодушно отмахнулся, опять подошел к окну и снова осмотрел улицу.
— Перестаньте паясничать, — устало сказал он. — Никто вас тут убивать не собирается. Много чести… Идите, куда хотите. Надеюсь, вы понимаете, что к Евгении Всеволодовне вам теперь лучше не приближаться. Вам надо просто уйти из ее жизни. Так что идите, но помните, что всю вашу исповедь я записал…
Ледников взял ручку, лежавшую на столе, и показал Сухоцкому.
— Здесь, кроме диктофона, еще и видеокамера. Так что все, что вы тут наговорили, зафиксировано.
— Ну да, — скривил губы Сухоцкий. — Я же забыл, с кем имею дело…
— А зря. Я вот не забыл, с кем имею дело.
— И что вы будете делать с этой записью?
— А вам это не нужно знать. Вам надо знать, что такая запись существует, и вести себя соответствующим образом. Так что идите.
Сухоцкий тяжело поднялся. Он хотел сказать что-то Жене, но та закрыла уши руками и отвернулась.
— Ну, что ж… — скривил губы Сухоцкий. — Прощайте, Женечка. Прощайте… Видит Бог, я этого не хотел.
Он двинулся к двери, глядя себе под ноги. Немец пропустил его молча.
Потом удивленно посмотрел на Ледникова и направился к окну.
— Ну, ладно, душить — это, конечно, слишком. А вот по мордасам надавать можно было. И вообще все это очень подозрительно…
— Что именно?
— Все! Чего он тут раскукарекался перед нами? Выложил все. Даже то, о чем его не спрашивали… И чего это он так трагически попрощался с Женей? Что-то тут не то, — отрезал Немец и внимательно
