— Извини, что пришлось вызвать тебя. Это из-за Анны Шор.
Проклятие! Анна Шор — одна из самых безнадежных пациенток Люси. Тридцать девять лет, шесть выкидышей за пять лет, причем два из них на удручающе поздних сроках — девятнадцать и двадцать недель. Эта беременность — ее последний шанс иметь собственного ребенка. Анна и ее муж Дин уже решили, что больше не хотят проходить через новый виток надежды и отчаяния, если эта попытка не удастся.
— Напомни-ка мне, какой срок?
— Двадцать две недели и шесть дней.
— Черт побери!..
Просматриваю записи, пытаясь определить, насколько развит, по нашим наблюдениям, плод. Дело в том, что больничными правилами не предусматривается выхаживать новорожденных на сроках меньше двадцати трех недель. Рожденные на самой грани жизнеспособности, такие дети имеют микроскопические шансы выжить даже при нашем содействии. Я рада, что Люси меня вызвала. Уильям как-нибудь перетопчется. Не хотелось бы, чтобы в мое отсутствие решение принял кто-нибудь из начальства.
— Знаешь, Элла, — осторожно начинает Люси, — извини, что на днях наорала на тебя. Просто я была потрясена, когда вот так наткнулась на вас. Скажи Уильяму, что я прошу прощения за морковный сок. Я оплачу химчистку…
— Да ладно, забудь. Хорошо, что это был не горячий кофе.
— Просто, понимаешь… Ты же знаешь, с какой симпатией я отношусь к Джексону… а что касается… что касается Лоренса…
— Он согласился на семейные консультации?
Люси словно вся сжимается внутри собственной кожи, и та повисает на костях серой шкуркой.
— Он попросил развода.
— О, Люси! О, моя дорогая, мне так жаль!
— Черт, Элла! Не надо меня жалеть, не то я совсем раскисну. — Она с видимым усилием старается взять себя в руки. — Я понимаю, что тебе не хочется это слышать. Но я беспокоюсь за тебя. Джексон — прекрасный человек. У вас все могло бы быть великолепно. Не хочу, чтобы прямо у тебя под носом рванула бомба под названием «Уильям».
— Я знаю, все это несколько запутанно…
— Восемь лет, Элла!
— Послушай. Я признаю: роман слегка затянулся. Но ведь мы не так уж часто видимся. — Я захлопываю папку. — Люси, ты знаешь, в чем проблема: в тебе и Лоренсе, а не…
— Ты любишь его?
— Джексона? Или Уильяма?
— Обоих?! — гневно вскрикивает она.
— Все не так просто. Ты же прекрасно знаешь: мир не делится на черное и белое.
— Вообще-то, Элла, иногда делится. — Люси поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. — Одно дело — играть с огнем в студенческие годы; теперь все иначе. Ведь это наша жизнь. Когда ты повстречала Джексона, я решила: что бы ни выбивало тебя прежде из колеи, теперь с этим покончено. Очевидно, я ошибалась.
Я неловко переминаюсь с ноги на ногу. Как придумать хоть мало-мальски разумное объяснение? В двадцать пять, когда выходила замуж за Джексона, я искренне намеревалась всегда хранить ему верность. Думала, что будет достаточно самого желания любить его. Однако в первый же год я обнаружила, что стоит получить желаемое, как оно тут же перестает быть таким уж расчудесным. Джексон, беспечный красавчик, никогда ни в чем мне не отказывал. Но вскоре я поняла, что он позволяет мне поступать по-моему не столько из любви, сколько из желания снять с себя ответственность за что бы то ни было. Я вышла замуж не за равного себе, а за впечатлительного ребенка. Что же удивляться моему нежеланию иметь детей? Мало того что в результате ошеломляющей неумелости моих родителей я испытываю к данному предприятию весьма противоречивые чувства, так еще и с собственным мужем нянчусь!
Я надеялась, что дела пойдут лучше, если мы переедем в мой дом в Лондоне, что шум большого города даст толчок нашим отношениям. И тут, всего за неделю до третьей годовщины нашей свадьбы, я познакомилась с Уильямом.
Его внешность и манеры не шли ни в какое сравнение с красотой и обаянием Джексона. Старше меня на двенадцать лет, упрямый, циничный и властный женофоб, Уильям оказался полной противоположностью моему беспечному, податливому мужу. И в отличие от Джексона в нем просто было то самое — причем в изобилии.
Меня словно сшиб поезд. Сексуальное влечение ощущалось физически, но дело было не только в нем. Встреча с Уильямом заставила меня осознать, что я обманула и Джексона, и себя, выбрав безопасность. С Уильямом я преображалась в совсем иную личность — в женщину, которой всегда хотела быть: уверенную в себе, желанную, волнующую. Он провоцировал меня; связь с ним, пугающая и возбуждающая одновременно, напоминала хождение по канату. Одна ошибка — и я могла потерять его или, еще хуже, влюбиться.
Я никогда не помышляла о том, чтобы бросить Джексона. Я и вышла за него с целью обрести защиту от мужчин вроде Уильяма Эшфилда. И относилась к своему мужу с нежностью. В произошедшем не было его вины. И все же мне казалась невыносимой мысль, что я проведу остаток жизни, не испытав нечто большее, нежели просто нежность.
Уильяму нужно было то же, что и мне: возможность уйти от реальности. Шанс поиграть в то, «что могло бы быть», не подвергая опасности то, что у него уже было.
Потрясенно осознаю, что на глаза наворачиваются слезы. Отчаянно моргаю, стряхивая удивление и шок. Я не позволю личной жизни мешать работе.
— Извини, Элла. Не хотела тебя расстраивать…
— Все в порядке. Это моя личная проблема.
— Не сомневаюсь, ты знаешь, что делаешь, — без особой уверенности говорит Люси.
— Пожалуй, по прошествии восьми-то лет. Она скрещивает на груди руки.
— Элла, ты самый уравновешенный человек, которого мне доводилось видеть в жизни, но даже ты не можешь вести двойную жизнь, без того чтобы обе части то и дело не сталкивались, пусть даже только в твоем сознании. Чувства найдут способ выйти наружу, хочешь ты того или нет.
Люси моя лучшая подруга, однако, она сама не понимает, о чем судит. Все просто великолепно. Моя жизнь устроена идеально и чудесно сбалансирована. Мы с Уильямом придумали безупречную схему. Джексон никогда не узнает, ничего не случится. У меня все под контролем.
Подпрыгиваю от астматических хрипов викторианского лифта. Слава Богу, можно переключиться на пациентку. «Ты прячешься в работу и называешь это альтруизмом, — сказал как-то Джексон в непривычном и редком для него приступе гнева, — а я называю это трусливым бегством».
Стая медиков выкатывает из лифта больничную кровать. Обезумевший муж Анны Шор старается не выпустить ее руку из своей. За их спинами маячит быстро приближающийся по коридору Ричард Ангел, главная «цифродробилка» больницы, без тени иронии известный как Ангел Смерти. Его гладкие светлые волосы до неприличия ужасно подстрижены. Ангел постоянно постукивает ладонями по бокам в раздражающем нервном тике.
— Черт, — прошептала Люси. — Я как раз собиралась предупредить тебя.
— Я бы хотел перемолвиться с вами парой слов… — заговаривает Ангел.
Люси убегает в соседний кабинет, чтобы осмотреть Анну. Мы с Ангелом буравим друг друга взглядами над разделяющей нас стойкой. Опять ясно сознаю, что на мне нет трусиков.
Возвращается Люси. Прогноз буквально написан у нее на лице.
— Лекарства не помогают, Элла. Схватки в самом разгаре. Я сказала, что ты объяснишь ей, как события будут развиваться дальше.
Разумеется. Приносить дурные вести всегда выпадает мне. Люси слишком красива, люди не воспринимают ее в трагической роли. Очевидно, я, усыпанная веснушками и награжденная жуткими рыжеватыми кудряшками вдобавок к папочкиному депардьеобразному носу, подхожу гораздо лучше.
Омываемая волной печали, делаю шаг в палату к Анне и присаживаюсь на край кровати. Не страх, а
