— Я сказала, сядь!
Я плюхаюсь в кресло.
— Отлично. Смотри, чтобы твой чертов парик не слетел.
— Как ты наблюдателен. Можно было, конечно, остановиться на чем-нибудь более молодящем, но я не хочу привлекать внимания. Химиотерапия, Уильям, — язвительно добавляет она; у меня отвисает челюсть. — Будь внимателен, я не хочу повторять дважды. У меня рак костного мозга. В тяжелой форме. Это конец. — Она расправляет юбку, смахивает невидимые пылинки. — Диагноз поставлен одиннадцать месяцев назад. Я уже провела два курса химиотерапии и облучения, но рак не отступил. Будь я моложе, можно было бы попробовать пересадку костного мозга. Нет-нет, не волнуйся, Уильям, я уже слишком стара для такой операции. К тебе не взовут с просьбой продемонстрировать сыновнюю преданность и пойти на жертву. — Ее тонкие губы искривляются. — Впрочем, это было бы для тебя забавной моральной дилеммой, а?
Ненавижу свою мамочку-сучку. Но самообладания ей не занимать: как будто мы мило обсуждаем погоду.
— Прогноз довольно безрадостный — ну, во всяком случае, с моей точки зрения. — Еще одна язвительная усмешка. — Врачи говорят, что счет идет на недели. Правда, забавно, как мы меряем начало и конец жизни: неделями, а не годами, — и каждый божий день на счету.
Я, наконец, обретаю способность говорить:
— Так чего тебе нужно, мама? Взыскуешь примирения на смертном одре?
— О нет, милый, я приехала не из-за себя. Во всяком случае, ты тут ни при чем. Должна признаться, мне хотелось повидать внуков. Особую слабость я питаю к Кэтлин — у нее мужества больше, чем у всех мужчин в нашей семье, вместе взятых.
Улыбаюсь иронии — отзвуку собственных мыслей в мамочкиных словах.
— Нет, Уильям. Я приехала, потому что должна тебе кое-что рассказать.
— Извини, если разочарую тебя, только мне плевать, что за груз ты мечтаешь снять со своей несчастной души, прежде чем откинешься, — холодно отрезаю я, вставая с кресла. — У меня пропала дочь. В настоящий момент облегчение твоей души — последнее, что меня заботит. Какую бы чепуху ты себе в оправдание ни приготовила, оставь ее при себе. Я же надеюсь в следующий раз увидеть тебя уже в деревянном ящике.
Она твердо смотрит на меня.
— Я здесь не для того, чтобы облегчить душу, милый. Это у тебя проблемы.
Я презрительно складываю на груди руки, ожидая продолжения.
— Мне прекрасно известно твое мнение обо мне, Уильям. Ты обозначил его достаточно четко. Я наблюдала, как ты превращаешь отца в святого, в то же время пихая меня в противоположном направлении. Я сидела, сложа руки, и наблюдала, как ты поганишь свою жизнь, потому что ты бы все равно не стал меня слушать. — Она отмахивается от этой мысли. — О нет, я говорю не об «Эшфилд пиар» — тут ты в точности повторил мою ошибку, отдав все силы компании: и, разумеется, не безрезультатно. Я о твоем браке. Ты больше похож на меня, чем можешь вообразить.
У меня на загривке волосы встают дыбом.
— Последние семь лет я только и занимаюсь тем, что пытаюсь удержать жену от самоубийства. А ты сама довела отца до него!
— Тебе лишь хотелось бы в это верить, Уильям. И быть может, тут есть крупица правды. Но твоя истинная проблема в том, что в глубине души ты винишь не меня — а себя.
Я чувствую, как из моих легких уходит воздух. Сдувшись, словно проколотый шар, опускаюсь на край кровати.
— Проще некуда — заявить, что не кто иной, как я, своими разговорами довела твоего отца до могилы. Не сомневаюсь, ты мусолишь именно эту версию. Вся беда в том, что такое не стереть. Ты до сих пор винишь в его смерти себя. Потому ты и женился на Бэт.
— Ах, ну пожалуйста! Не надо кормить меня своими долбаными фантазиями на психологические сюжеты, — огрызаюсь я — впрочем, не слишком убедительно. — Ты ни малейшего понятия не имеешь…
— Уильям, ты не должен был винить себя за то, что сделал твой отец.
— Черт тебя побери! Я сам прекрасно знаю! Ты столкнула его в пропасть — не я! Только и твердила ему, что он неудачник, только и разглагольствовала о том, какой он бесполезный и жалкий…
— Когда?
— Что «когда»?
— Когда ты слышал, чтобы я ему такое говорила?
— Господи, да какая теперь разница? — Я резко склоняюсь вперед, обхватив голову руками. — Что бы он там ни хотел услышать, я не смог ему сказать; и вот он разметал свои мозги по всей комнате — конец фильма! И не нужно мне тут разводить университетскую психологическую чушь, ма! Я обрюхатил женщину и женился на ней. Забудь бред об искуплении. Она залетела, я совершил благородный поступок. Я и понятия не имел, что являюсь чертовым магнитом для самоубийц, пока не стало слишком поздно.
— Никогда не слышала подобной глупости. Вот уж воистину магнит для самоубийц! Все дело в болезни, ты же знаешь…
— Какой болезни? О чем это ты?
— Уильям, твой отец страдал маниакальной депрессией. Я резко вскидываю голову.
— Нет. Я бы… не может быть — я же знаю, что такое маниакальная депрессия!
— Тогда тебе должно быть все ясно. Я думала, ты понимаешь. Оказывается, у него это наследственное, — хотя, конечно, я узнала обо всем только после его смерти. Разбирая вещи, я откопала на чердаке старую семейную фотографию. В заднем ряду стоял мальчик — у него был не вполне нормальный вид. Еще у твоего отца была тетка, которую держали взаперти; она умерла еще в молодости. — Мама горько усмехается сама себе. — Я думала, что смогу спасти его. Вот видишь, не такие уж мы и разные.
Я бы знал. Не верю.
Не мог же я так ошибаться.
Пытаюсь дать отпор:
— И ты ждешь, что я поведусь?
— Меня можно назвать кем угодно, только не лгуньей.
Мысленно возвращаюсь в детство, смотрю на него через призму своей жизни с Бэт. Неординарность отца кипит энергией — бесконечные неоконченные прожекты «сделай сам». Временами — необъяснимо- мрачное настроение: «У твоего папы выдался тяжелый день. Пусть поспит». Дважды — я тогда был еще совсем маленьким — отец пропадал на несколько месяцев: быть может, лежал в клинике — теперь приходит мне в голову.
О Господи милосердный. Если моя мать выдержала хоть половину того, с чем мне пришлось смириться, живя с Бэт…
Молчание между нами затягивается.
— Твой отец не был глупцом. Он знал: не все мои слова были сказаны всерьез; он понимал, что меня злил не он сам, а его болезнь. И все же многого мне не следовало говорить. В этом смысле, быть может, на мне и лежит часть вины. Но ты ни в чем не виноват. Потеряв работу, твой отец перестал пить лекарства. Ты прожил с Бэт достаточно долго и понимаешь, что это означает. Никакие твои слова или поступки не изменили бы ситуацию.
Лекарства?
В том не было моей вины?
В том не было моей вины…
— Уильям, я потратила больше тридцати лет, пытаясь исправить неисправимое, — пылко продолжает моя мать, хватая меня за рукав. — Эти попытки превратили меня в нечто неузнаваемое, снедаемое гневом и горечью. В конце концов, я стала срываться не оттого, что ненавидела твоего отца, а оттого, что ненавидела перемены, произошедшие со мной из-за его болезни. Не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку, сын. Не хочу, чтобы ты стал желчным и ворчливым. Знаю, тебе нужно принимать во внимание детей, но не делай того, что делала я: не становись предметом их презрения.
