литературе ставил для себя единственной целью. Окончив гимназию, он уехал в Париж, успев выпустить до этого первый сборник – «Путь Конквистадоров». Эту книгу юношеских стихов он, видимо, считал неудачной и никогда не переиздавал ее.
В Париже Гумилев слушал лекции в Сорбонне по французской литературе, изучал живопись и издал три номера журнала «Сириус».
В 1908 году в Париже вышла вторая книга Гумилева – «Романтические цветы». Требовательный В. Брюсов, сурово оценивший первый сборник поэта, в рецензии на «Романтические цветы» указал на перспективу пути молодого автора: «Может быть, продолжая работать с той упорностью, как теперь, он сумеет пойти много дальше, чем мы то наметили, откроет в себе возможности, нами не подозреваемые».
Н.С. Гумилев
Приехав в Россию, Гумилев сблизился с Вячеславом Ивановым, под руководством которого была создана так называемая Академия стиха. Одним из инициаторов ее организации стал Гумилев.
В 1910 году Гумилев женился на А.А. Горенко, а осенью этого года впервые отправился в Абиссинию, совершив трудное и опасное путешествие.
«Я побывал в Абиссинии три раза, и в общей сложности я провел в этой стране почти два года. Свое последнее путешествие я совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Российской академией наук», – писал в «Записях об Абиссинии» Николай Степанович Гумилев.
До сих пор в Эфиопии сохраняется добрая память о Н. Гумилеве. Африканские стихи Гумилева, вошедшие в подготовленный им сборник «Шатер», и сухая точная проза дневника – дань его любви к Африке. До конца дней он сохранил верность этой теме, и она при всем многообразии тематики и философской глубине поэзии позднего Гумилева бросает совершенно особый, романтический отсвет на его творчество.
Гумилева не зря называли поэтом-воином. Современник поэта писал: «Войну он принял с простотою современной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности». Но Гумилев видел и сознавал ужас войны, показывал его в прозе и стихах, а некоторая романтизация боя, подвига была свойством души Гумилева—поэта и человека с ярко выраженным, редкостным, мужественным, рыцарским началом и в поэзии, и в жизни.
Октябрьская революция застала Гумилева за границей, куда он был командирован в мае 1917 года. Он жил в Лондоне и Париже, занимался восточной литературой, переводил, работал над драмой «Отравленная туника». В мае 1918 года вернулся в революционный Петроград. Его захватила тогдашняя напряженная литературная атмосфера. Н. Гумилев вместе с А. Блоком, М. Лозинским, К. Чуковским и другими крупными писателями работает в созданном А.М. Горьким издательстве «Всемирная литература». В 1918 году вышли шестой сборник Н. Гумилева – «Костер» и сборник переводов восточной поэзии – «Фарфоровый павильон».
Гумилев считал, что обязан быть во всех отношениях лояльным советской власти, несмотря на тяжелые условия существования и на то, что страна находилась в состоянии разрухи. Жизнь Н.С. Гумилева трагически оборвалась в августе 1921 года.
О смерти Гумилев думал всегда. Известно, например, что в возрасте 11 лет он попытался покончить жизнь самоубийством.
Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминала большой монолог о смерти, который произнес перед ней Гумилев в рождественский вечер 1920 года.
«Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, – трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем – вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что
Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей – равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь, на земле: «Верю, Господи, верю, помоги моему неверию...»
Через полгода с небольшим после этого разговора Гумилев был арестован органами ГПУ за участие в «контрреволюционном заговоре» (так называемое Таганцевское дело). Накануне ареста 2 августа 1921 года, вспоминала Одоевцева, Гумилев был весел и доволен.
«Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни, – говорил он. – Обыкновенно я, когда влюблен, схожу с ума, мучаюсь, терзаюсь, не сплю по ночам, а сейчас я весел и спокоен».
Последним, кто видел Гумилева перед арестом, был Владислав Ходасевич. Они оба жили тогда в «Доме искусств» – своего рода гостинице, коммуне для поэтов и ученых.
Обстоятельства смерти Гумилева до сих пор вызывают споры.
«О том, как Гумилев вел себя в тюрьме и как погиб, мне доподлинно ничего не известно, – писала Одоевцева. – Письмо, присланное им из тюрьмы жене с просьбой прислать табаку и Платона, с уверениями, что беспокоиться нечего, «я играю в шахматы», приводилось много раз.
Остальное – все только слухи.
По этим слухам, Гумилева допрашивал Якобсон – очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилева или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилеву, Якобсон прикинулся – а может быть, и действительно был – пламенным поклонником Гумилева и читал ему его стихи наизусть».
1 сентября 1921 года в газете «Петроградская правда» были помещены сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти» и список расстрелянных участников заговора в количестве 61 человека. Среди них тринадцатым в списке значился «Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».
В марте 1922 года петроградский орган «Революционное дело» сообщил такие подробности о казни участников дела профессора Таганцева: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба.
На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».
Георгий Иванов приводит рассказ Сергея Боброва (в пересказе М.Л. Лозинского) о подробностях расстрела Гумилева: «Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т.е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает...»
В конце 1980-х годов в СССР началась дискуссия о гибели Гумилева. Юрист в отставке Г.А. Терехов сумел познакомиться с делом Гумилева (все дела такого рода обычно засекречены) и заявил, что с юридической точки зрения вина поэта заключалась только в том, что он не донес органам советской власти
