стал смотреть на улицу)
Зачем продаю, спрашиваешь? — продолжал Рукодеев и вдруг заплакал. — Ах, обидел, обидел меня Володька!..
Прискорбно, Танюша, тоска!.. Юноша семнадцати лет кончает гимназию, так сказать, и вдруг — бац! Двойка в латыни, револьвер, выстрел, и все кончено… Зачем имение, спрашивается? Кому хозяйничать?.. Анна — колотовка, это верно, но, однако, родной ведь сын… По крайней мере, продать, жить на проценты… «Кто виноват, у судьбы не допросишься, да и не все ли равно?» А? Ах Володька, Володька!.. Все опротивело, Танюша, все! Были так сказать, помыслы… были чувства. Очень благородные чувства!.. Но для чего? К чему? Муж твой… я его понимаю. Я уважаю твоего мужа… И хвалюсь, что первый заметил в нем искру… Но мне все опротивело!.. А было было время… Вот Илья Финогеныч помер, Володька застрелился… Ах, Татьяна, жизнь есть океан бедствий! Ба ба, ба! Мартин Лукьяныч! Старче крепостниче!.. Что брат, пали стены Иерусалима? Воздыхаешь о старине? Да, брат, ау!.. «Порвалась цепь великая»… Ну, что там толковать, поидем-ка выпьем!.. Эй, Коронат, покупатель, веди нас в трактир!.. Шампанского выставляй, исчадие века сего!.. Так, Николай Мартиныч в собрании? Действует?
Ну, пускай его действует!.. «Суждены нам благие поры, вы, но свершить ничего не дано!» До свидания, русская женщина!.. Простите великодушно падшего… Коронатка веди!
Мартин Лукьяныч, притворяясь, что уступает только из любезности, и избегая смотреть на Татьяну, последовал за Рукодеевым и Коронатом. На мгновение лицо Татьяны омрачилось и сделалось грустным; но ей некогда было вдаваться в посторонние мысли: базар был в полном разгаре, и покупатели не уставали прибывать.
В городе N только что кончилось очередное земское собрание. Перед этим все шли дожди, и гать под городом превратилась в настоящее болото. Крестьянские клячонки с трудом выволакивали из этого болота громоздкие телеги с лыками, кадушками, лопатами и иным хозяйственным скарбом, закупленным на базаре. Разряженные и раскрасневшиеся бабы сидели на возах, ели калачи, грызли подсолнухи, орали песни; мужики немилосердно нахлестывали лошадей, шумно разговаривали. Яркое солнце покрывало блеском мокрые деревья с пожелтевшею листвой, огромные лужи, жидкую грязь, пестрые городские крыши и главы церквей. Все как-то было обнажено, все отчетливо и резко выделялось в прозрачном воздухе. На краю гати, по утоптанной тропинке, шел человек лет тридцати пяти, в калмыцком тулупчике, с узелком в руках. Он по временам останавливался, внимательно вглядываясь в проезжавших мужиков. Вдруг четверка рослых, породистых лошадей, дружно шлепая по грязи, обогнала обоз и поравнялась с человеком в тулупе.
— Стой! — крикнул из коляски молодой человек в военной шинели и белой конногвардейской фуражке. — Зачем вы здесь, Николай Мартиныч?
— Да вот знакомых мужичков посматриваю-с, Рафаил Константиныч… Не подвезут ли.
— Не угодно ли со мной? Доедем до Анненского, там переночуете, а завтра вас доставят. У меня подстава на половине пути. Садитесь, пожалуйста.
Николай поблагодарил и, запахнувши свой тулупчик, влез в коляску.
— Прекрасно вы сказали вчера о школах, — заговорил молодой человек, закуривая сигару и предлагая другую своему спутнику. — Прекрасная речь!
— Что ж, Рафаил Константиныч как хотите, но пора же ведь и честь знать-с, — ответил тот. — В иных земствах шибко подвинулось это дело, особливо в северных, но у нас… Вы не поверите, восемь лет я гласным состою, одолевает черноземный элемент! То есть старичье, крепостники-с…
— Ну, а молодые?
— Все как-то не оказывается, Рафаил Константиныч…
Оно, конечно, есть, да уж не знаю, кто лучше-с. Вы не изволили обратить внимания на список гласных по нашему уезду?.. Двенадцать штаб-ротмистров одних, помилуйте-с! — Николай спохватился, что говорит с военным, и быстро добавил: — То есть я, конечно, не порочу военного сословия, но сами посудите… В ус не дуют, что касается народных интересов…
— Да» Да— Я вполне с вами согласен, — успокоил его Гардении, мягко улыбаясь, и, подумав, повторил: — Прекрасная, прекрасная речь!
— Надо долбить-с!.. Вам большое спасибо: ваша поддержка и сильна и как снег на голову… Рафаил Константиныч, извините, если скажу, благое дело вы задумали, что пошли в земство.
— Да?.. Но у вас есть сочувствующие, насколько я мог Заметить?
— Есть-с, как не быть. От города один, из дворян двое, мужички… Это есть-с.
— Зачем же вы находите нужным благодарить меня за поддержку?
— Так ведь это особая статья, Рафаил Константиныч!.. Без вас разве мы поставили бы такую карту? Школа двухклассная, склад книжек, три тысячи прибавки!.. Помилуйте, да нам и не подумать о такой страсти…
— Но почему же?
— Как же можно-с!.. А ваш гвардейский мундир?
А богатство? А связи?.. Штаб-ротмистры и то нашу руку потянули! Непременный член Филипп Филиппыч Каптюжников направо положил!.. Неужто, вы думаете, ради народного просвещения? Эх, Рафаил Константиныч, как вы еще плохо в черноземную политику проникли!
— Но как это грустно.
— Чем же-с?
— Значит, все зависит от случая, от личности, от мундира?
— Как сказать?.. В нонешнее переходное время, точно, многое от случайности зависит… Но подождите-с!.. Тем местом созидается сознательная сила-с, понятия крепнут, головы привыкают размышлять-с!.. Погодите, Рафаил Константиныч!.. Возьмем город… Купец Еферов, например, был: лет семь как помер… Вот еще дочь его Варвара, за Каптюжниковым, Филипп Филиппычем… Замечательный был покойник… Ум, развитие, дух общественности! — все!.. Много он на свой пай правде послужил… Но что же-с? В общественных делах был одинок, сочувствие находил весьма мизерное… Вы не поверите, в гласные ни разу не выбирали, а кого выбирали, те только к подрядам принюхивались… Однако с тех пор произошла перемена. И знаете, что я вам доложу? Посодействовала война-с…
— Что вы говорите! Добро от такого злого и жестокого дела! — воскликнул Гардении, и его задумчивые, меланхолические глаза на мгновение вспыхнули чем-то похожим на негодование.
— Именно жестокое и злое, — подхватил Рахманный, — но оборот таков-с!.. То есть для городских, для наших… сами посудите: реки крови! Плевна!.. Шипка!.. Интенданты!.. Продрал обыватель глаза да за газету… А от газеты в разговоры пустился: как? что такое? почему?.. Политическое развитие в некотором роде-с!.. Перестановка интересов!.. Туда-сюда, и кровопролитие прекратилось и интендантов в Сибирь посослали, то есть некоторых, а уж навык-то остался… То есть рассуждать-то, из хлева-то своего выглядывать, приобретен навык. Я помню, в рядах только и получались «Губернские ведомости», — полиция настаивала… А теперь позвольте… раз, два, три… семь экземпляров выписывают и из них пять безусловно честной газеты!
— Я слышал, вы многое делаете в этом отношении? — спросил Гардении с прежним полупечальным, полузадумчивым выражением, следя за дымом сигары.
— Это статейки-то помещаю о наших туземных делах?
Не знаю, как вам сказать… Но дело не в том-с… Молодое растет, свежие побеги дают отпрыск, — вот в чем дело, Рафаил Константиныч!
— А! Что за дряблость в молодом, если б вы знали!..
— Совершенно верно-с, но мы говорим о разном. Вы разумеете, надо полагать, свой круг, столицы, города?
Ежели судить по тому, что доводится читать, — совершенно верно. Но я не об этом-с. Деревня дает ростки, в селах, в уездных городишках возникает новое… Нужно брать его в расчет-с! Ах, что говорить!.. Поверите ли, Рафаил Константиныч, кажется, уж на самом дне живу… Вижу, что совершается… Не буду спорить: избыток всякой гнусности чрезмерный… Нищета, пьянство, нравственное оскудение… все так. Со всем соглашусь. И, однако, за всем тем, поверьте, вырастает здоровое, крепкое зерно. Случалось ли вам встретить деревенского парня, — ну, эдак, кончившего хорошую школу и приобыкшего к книжке? Ах, боже мой, какая это прелесть!.. Да недалеко ходить, у вас посельным писарем теперь Павлик Гомозков.
— Вы меня интересуете. Я ведь очень мало знаю людей в Анненском. Где же он учился? В земской
