{476}гом… И пусть там, вдали, с жестокой непрерывностью, шумит и рокочет бурливое житейское море.
— Опоздаем!.. — прервал мои мечты Левончик, и мы тронулись.
Монастырь скрылся за деревьями. Скоро пришла речка. Левончик остановился на мосту и глубокомысленно плюнул в воду. Вода была темная и спокойная. Отражение леса стояло в ней недвижимо… Около берега слабо трепетал камыш и красиво белелись лилии. Колокольный звон, доходивший до нас глухо, пока мы были в лесу, теперь снова раздался, ясный и печальный. Где-то за лесом внушительно вторил ему звук, подобный гудению шмеля. 'Это в Лазовке звонят', — пояснил мне Левончик. За мостом крупный лес прекратился: пошел орешник и молодой дубняк. Дорога потянулась под гору. И, странное дело, чем дальше отходили мы от монастыря, тем оживленнее становился лес: ворковали горлинки, пели соловьи, переливалась иволга… Какие-то бойкие птички то и дело перелетали по деревьям. В густых зарослях куковала кукушка.
Скоро лес совсем миновался, и песчаная тропа повела нас опять в гору. На горе стояла Лазовка. Вся она опоясалась огородами и развесистыми ветлами заслонялась от солнца. Над темною зеленью ветел подымалась белая церковь, стройная и величественная. Там и сям желтелись крыши… Но село оказалось привлекательным только издали. Когда мы вошли в средину, вопиющее разорение бросилось нам в глаза. Избы скосились и были пораскрыты; в плетни свободно пролезали свиньи; в окнах зияли дыры… Только кабак скрашивал улицу и выглядывал настоящим повелителем этих жалких и гнилых избушек. Его стройные сосновые стены венчались железной крышей, а над крышей трепался новенький кумачный флаг. По карнизу и над окнами шла затейливая резьба. В окнах белелись занавески и виднелась герань. Ставни были выкрашены в яркий голубой цвет.
Мы свернули в проулок и подошли к крайней избе. Эта изба тоже выделялась крепким своим видом. Она хотя и не била на особое щегольство, но была чиста и поражала прочностью. Дубовые брусья, составлявшие ее стены, были в добрый обхват. Такие избы отличаются тяжелым воздухом и зимою часто бывают угарны, но им, как говорится, веку нет, и потому достаточные мужики особенно {477} любят их. Двор около избы тоже сделан был на славу. Новые ворота из широкого теса сплошь были унизаны блестящими четырехугольниками из белой жести. Из сеней на проулок выходило крыльцо.
— Вот и дядя Захар! — сказал Левончик, указывая на мужика, вышедшего на крыльцо в то время, когда мы подходили к избе.
Я посмотрел на дядю Захара. Был он плотный и приземистый мужик с угрюмым взглядом серых маленьких глаз и крутым лбом. И этот взгляд и лоб крутой придавали ему вид человека упрямого и непокладистого. Выйдя на крыльцо, он надел шляпу, предварительно отерев платком лоб, и уселся на скамью. Мы поклонились ему; в ответ он едва приподнял шляпу и сквозь зубы спросил Левончика, что ему нужно. Левончик, слегка робея и путаясь, объяснил. Тогда Захар подумал немного и сказал:
— До Ерзаева сорок верст.
Я согласился с этим.
Захар опять подумал.
— Свезем… — произнес он неохотно.
— А цена? — спросил я.
— Цена? Время рабочее: покосы… Цена — пять рублей.
— А меньше?
— Такой у нас не будет, — сухо возразил Захар и равнодушно отвернулся от нас.
— Ну, я поищу подешевле, — сказал я.
— Ищи… — и вдруг закричал сурово: — Машка!..
На этот зов быстро явилась молодая бабенка, шустрая и миловидная. Она пугливо взглянула на старика.
— Это что? — кратко сказал Захар, указывая на лавку, и снова обратил взгляд свой в сторону.
Машка тотчас же покраснела и скрылась. А через минуту она уже усердно скребла ножом лавку и с усердием вытирала ее тряпкой.
— Так не возьмешь дешевле пяти рублей? — спросил я.
— Пока нет.
— А четыре с полтиной?
Захар не удостоил меня ответом. Лицо его как бы застыло в сухом и жестком выражении. {478}
— Ну так и быть, — согласился я, — но только парой?
— На одной доедешь.
Сказано это было так твердо, что я не решился возражать.
— А нельзя ли у тебя чаю напиться и ночевать? — сказал я.
Захар подумал.
— Машка!.. — закричал он.
Явилась Машка. Она испуганно расширила глаза при взгляде на старика.
— Сходи к целовальнику, самовар спроси. И чаю чтоб дал. Скажи, мол, нужно, — приказал он ей.
Машка опрометью бросилась к кабаку.
— Входите, — проронил старик.
Вместе со мною взошел было на крыльцо и Левончик.
— Ты чего? — спросил его Захар.
Тот замялся.
— Нечего шлындать… Ступай, ступай…
Левончик посмотрел на меня, подмигнул лукаво и распростился.
— Дармоеды! — напутствовал его Захар.
Я было попытался вступить с ним в разговор, но это оказалось совершенно невозможным. 'Велика ли у тебя семья?' — спрошу я; он подумает и скажет: «Есть». 'Как живут мужики в Лазовке?' — «Разно». И так во всем. А немного погодя и вовсе перестал отвечать: буркнет себе что-то под нос и глядит по сторонам. И еще я вот что заметил: проулок около крыльца был замечательно пустынен. Пробежит откуда- то свинья, пройдет осторожным шагом курица, и только. Люди как будто остерегались ходить здесь. Так, одна баба показалась было, но, увидав нас, тотчас же торопливо скрылась за угол. Долго уж спустя какой-то мужичонко деловой походкой прошел по проулку. Поравнявшись с крыльцом, он низко поклонился.
— Аль праздник? — насмешливо спросил его Захар.
Мужичонко остановился.
— Праздника никак нетути, — робко ответил он, в нерешимости переминаясь на ногах, — завтра, кабыть, праздник-то?
— Так, — произнес Захар и, по своему обычаю, подумал. — Ты где же это, у вечерни был? {479}
— К кузнецу…
— А! Сошники наваривал?
— Не то чтоб сошники…
— Чего же?
— Да насчет зубов, признаться…
— Болят?
— Ммм… — произнес мужичонко, качая головою, и схватился за щеку.
— Так… Значит, кузнец лекарь?
— Признаться, помогает…
— Как же он?
Мужичишка оживился.
— А вот, возьмет нитку, к примеру, — заговорил он, немилосердно размахивая руками, — возьмет и захлестнет ее на зуб. Ну, а тут как захлестнет, прямо возьмет и привяжет ее к наковальне… Вот, привяжет он, да железом, к примеру… прямо раскалит железо — и в морду… Ну, человек боится — возьмет и рванет… Зуб-то — и вон его!.. Здорово дергает зубы! И мужичок в удовольствии рассмеялся. Захар не сводил с него саркастического взгляда.
— Так в морду?.. железом?.. — вымолвил он. — Ну что же, вырвал он тебе зуб-то?
