первой', — отмечает он в своей записной книжке (ф. 349, папка XIV, ед. хр. 1).
II. Под шум вьюги
Рассказ был написан в феврале 1878 года в Ольховке. Печатался он при жизни А. И. Эртеля трижды — в 'Вестнике Европы' (1880, кн. 2), в отдельном издании 'Записок Степняка' 1883 года и, кроме того, вместе с рассказом «Офицерша» в издании 'Русской мысли' в 1901 году (серия 'Новая библиотека'). Его заглавие несколько раз менялось. Первоначальное название рассказа, судя по сохранившемуся автографу, — 'Степные встречи'. Прислан он был Стасюлевичу под заглавием «Страстотерпцы», Стасюлевич назвал его 'Ночная поездка', и, наконец, уже в отдельном издании 'Записок Степняка' Эртель озаглавил его 'Под шум вьюги'. (В бумагах Эртеля сохранился другой рассказ с тем же названием 'Под шум вьюги'. Содержание его не имеет ничего общего с 'Ночной поездкой'. Рассказ яркий, очень смелый, рисующий протест крестьянства против угнетения. Очевидно, он не мог быть напечатан из-за его «нецензурности», и, понимая это, Эртель придал его заглавие другому своему рассказу, близкому по идейному звучанию.)
Сохранившаяся в рукописи редакция рассказа 'Степные встречи' значительно полнее печатного текста и представляет большой интерес: в ней с отчетливостью звучит тема большой нравственной силы русского народа, который не смогли согнуть никакие правительственные репрессии. Несмотря на то, что этот {573} автограф не может быть назван беловым, так как в нем перемежаются начисто переписанные страницы с зачеркнутыми, он все же дает возможность внести исправления и дополнения в печатный текст. Так, например, во всех имеющихся изданиях рассказа 'Под шум вьюги' разговор ходока со сторожем напечатан с сохранением ошибки, вкравшейся не по вине Эртеля в текст прижизненных изданий. Ходок рассказывает о том, что за крестьянами был некогда 'закреплен царицей Екатериной' лес, но потом его «отбили». Попытки крестьян вернуть лес ни к чему не привели, и ходок мотивирует это таким странным аргументом: 'Вконец разорились… Знамо дело… Кабы другой кто захватил, глядишь, и взяло бы наше…' Возникает вопрос: кто же захватил лес у крестьян? Нигде об этом не сказано ни слова. Рукописный автограф дает ответ на этот вопрос: лес у крестьян захватила «казна». Очевидно, что обвинение казны в разорении крестьян было признано «нецензурным» и сам Стасюлевич или цензор повычеркивали всюду слово «казна», что и привело к бессмыслице, с которой мы встречаемся во всех печатных изданиях. Слово «казна» в настоящем издании всюду восстанавливается в соответствии с рукописью Эртеля (ф. 349, папка I, ед. хр. 4 А2).
Возможность на основании данной рукописи восстановить цензурный пропуск дает основание считать, что данный рукописный автограф соответствует той редакции рассказа, которая была послана Эртелем Стасюлевичу и напечатана в журнале в изуродованном, урезанном виде.
Восстанавливается по данному рукописному автографу очень важная по своему политическому звучанию картина экзекуции, которой были подвергнуты крестьяне, взбунтовавшиеся в 1861 году, после объявления «воли». Эти строки рассказа, отсутствующие в печатном тексте, придают ему иную окраску, рисуют активный протест крестьянства против так называемого «освобождения», проведенного в интересах помещиков. Восстанавливаемая страница рукописи переписана Эртелем набело.
Кто же вычеркнул из рассказа наиболее сильные, обличительные страницы? Может быть, это сделал цензор, но, может быть, и сам Стасюлевич. Его неопубликованная переписка с Эртелем по поводу 'Записок Степняка' лишний раз рисует нам его как чрезвычайно осторожного человека.
В письме от 14 января 1880 года М. М. Стасюлевич пишет Эртелю о «нецензурности» его рассказа и о том, что он переменил его заглавие:…'Страстотерпцам' я переменил заглавие по причинам, 'не зависящим от редакции', собственно говоря, в настоя-{574}щую минуту этот рассказ и уже сам по себе тут мало удобен, — и еще обостряющее заглавие, он выйдет под заглавием 'Ночная поездка'. Это — гораздо легче, и без всякого указательного перста на то, на что не следует указывать' (ф. 349, папка XVIII, ед. хр. 13). Как видно из этого письма, Стасюлевич даже не спрашивает разрешения Эртеля, а просто меняет заглавие рассказа. Не приходится сомневаться в том, что он не ограничился только переменой заглавия в этом 'мало удобном' по цензурным причинам рассказе.
Стасюлевич правил произведения Эртеля и тогда, когда тот уже не был начинающим автором. Например, 2 декабря 1882 года он пишет Эртелю по поводу 'Волхонской барышни': 'Вы даете мне право смягчать «твердые» предметы, а по цензурным обстоятельствам и вовсе устранять, а где нужно, прикрыть газом… Я не могу быть врагом вам без того, чтобы не сделаться врагом журнала' (ф. 349, папка XVIII, ед. хр. 13).
Неопубликованная переписка Эртеля с Засодимским, Стасюлевичем и другими литераторами, а также с его близкими — отцом, женой, показывает, что многие произведения Эртеля были признаны его адресатами «нецензурными» и, не дойдя до цензора, отсылались обратно писателю ввиду их «неудобства» для печати. В письме от 21 января 1882 года Эртель рассказывает, например, своей будущей жене, Марии Васильевне Огарковой, о том, как к нему однажды приехал М. М. Стасюлевич: 'Он меня настоятельно просил писать осторожней. Последний рассказ мой, вчера только сданный для мартовской книжки, обозвал «резким» и сказал, что вряд ли он пойдет…' И действительно, в мартовской книжке 'Вестника Европы' не было помещено никакого рассказа А. И. Эртеля. 'Ты не можешь вообразить, как скверно живется. Гнет на печати, гнет на обществе — отзывается в каждом тупою болью…' — с глубокой скорбью признается Эртель М. В. Огарковой.
III. От одного корня
Рассказ был написан в Петербурге в октябре 1879 года. Рукописный автограф не обнаружен.
IV. Два помещика
Очерк был написан в Петербурге в ноябре 1879 года. Неопубликованные письма к А. И. Эртелю Ивана Васильевича Федотова, отца его первой жены, а также некоторые записи самого {575} Эртеля говорят о том, что многие герои его очерков и рассказов из цикла 'Записки Степняка' имели реальных прототипов, что в большинстве своем рассказы Эртеля складывались на основе изучения действительных событий и характеров, не были «сочиненными». И. В. Федотов писал Эртелю: 'Те нумера журналов, где помещены твои очерки, вырываются усманцами друг у друга с нетерпением…', так как усманцы ждут от Эртеля новых разоблачений (ф. 349, папка XIX, ед. хр. 3/40).
Федотов говорит о совершенно конкретных прототипах 'двух помещиков', выведенных Эртелем в его очерке. 'Карпеткин, вероятно, милейший И. В. Мер-нский', — пишет Федотов (ф. 349, папка XIX, ед. хр. 3/34). Федотов сообщает Эртелю, что очерк 'взволновал всю помойную яму до дна, — озлобил Мерч., и Храп., и всю гнусную клику безмозглых ослов, и навострил им ослиные уши в ожидании новых ударов литературного бича…' Федотов пишет Эртелю о том, что одна из их общих знакомых уже сказала в связи с 'Двумя помещиками': 'ты накликаешь на себя полчище злодеев в образе помещиков: Колотушкиных Ус- манского уезда' (ф. 349, папка XIX, ед. хр. 3/41). Вместе с тем было бы неправильным искать полное портретное сходство между персонажами рассказов и очерков Эртеля и жителями Усманского уезда, которые в той или иной мере явились прообразами его героев. Отталкиваясь от известных ему фактов, наблюдая хорошо знакомых людей, Эртель стремился к созданию типических образов.
V. Мужичок Сигней и мой сосед Чухвостиков
