Шелдон издал краткий смешок.
– Что до этого, сэр, то я понятия не имею. Человеческая психика – не мой конек. Однако тут много о чем задуматься можно. – Он развел руками. – Наши «спиды» для лейтенанта вроде суррогатных детей; возможно, чтобы добиться внимания и симпатии, она их «болеть» заставляет. Хотя персонаж она все равно не особенно симпатичный.
– Черт побери! – пробурчала Роббинс, обращаясь к Редеру. – Слава Богу, что он не фрейдист. А то он бы сейчас рассуждал о том, что «спид» очень на пенис похож и что я отождествила «спид» Гивенса с неверным любовником, у которого роман с лейтенантом. Тогда я в припадке ревности решила их обоих угрохать. Тьфу! – Уголком глаза глянув на Редера, она затем посмотрела еще раз, изучая его предельное изумление.
«Вот спасибо, Синди, – подумал Питер. – С такими мыслями в голове мне будет куда легче показания давать».
– Есть выбор, – вслух заметил он. – Медея или Клитемнестра.
Роббинс как-то странно на него глянула, и то же самое вице-адмирал Андерсон, так что Питер заткнулся, сел прямее и обратился лицом к комиссии.
– Что вы можете сказать в ответ на обвинения, выдвинутые против вас лейтенантом Гивенсом и командиром эскадрильи? – спросила вице-адмирал у Синтии, прежде чем спрашивать что-то еще у Шелдона.
Роббинс задумчиво опустила взгляд и заговорила, не поднимая его, словно читала по написанному.
– Полагаю, они теперь сожалеют о силе своих аргументов, которая имела результатом отмену моего решения о том, чтобы отстранить «спид» лейтенанта Гивенса от учений. И они хотят, чтобы это стало чьей- то еще виной, чьей-то еще ошибкой, а не их собственной.
Редер услышал свистящее шипение, когда вся эскадрилья разом втянула в себя воздух, то ли от ярости, то ли от изумления – он толком не смог разобрать. «А по-моему, – подумал он, – ответ чертовски толковый».
Когда настала очередь Редера, он сел за стол и постарался как можно четче и полнее отвечать на вопросы комиссии, при этом постоянно отбиваясь от чувства вины, которое не оставляло его со времени инцидента.
– Почему вы не поддержали своего заместителя? – спросила его Андерсон.
– Потому что, сэр, мы прогнали всю диагностику, какую только было возможно, и не получили никакого негативного отклика. Бортовой компьютер легко справлялся со всем, что мы ему подбрасывали. Там совершенно определенно не было никаких признаков серьезной поломки.
– Так там совсем никакого предупреждения не было? – спросил один из бортинженеров.
Глядя прямо перед собой, Редер покачал головой.
– Лишь легкая аномалия на одном из диагностических экранов и сверхъестественно острое чутье лейтенанта Роббинс, сэр.
Вице-адмирал Андерсон удивленно приподняла брови.
– Сейчас вы превозносите чутье лейтенанта, коммандер Редер, и тем не менее в тот день вы отменили ее решение.
– И сейчас я мучительно сознаю, как я тогда ошибался, – сказал Редер. – Я читал в личном деле лейтенанта Роббинс, какой сверхъестественно чуткой она может быть в ликвидировании подобных проблем. Но боюсь, тогда мне это показалось преувеличением.
Не было нужды спрашивать, раздражала ли его эта ошибка; всем присутствующим было очевидно, что раздражала.
День вышел долгий и трудный, и члены комиссии всех их подробно допросили. Вопросы были умными, глубокими и, к великому облегчению Редера, совершенно, как ему показалось, беспристрастными.
Однако, как обещала вице-адмирал Андерсон, они работали не только тщательно, но и оперативно. К 14.00 допросить осталось только Джона Ларкина.
«Хотя я не очень понимаю, – подумал Питер, – зачем они хотят еще и квартирмейстера допросить. К программам он никакого отношения не имеет. Он только запечатанную упаковку вручает, а ведь почти определенно неполадка здесь именно программная».
У членов комиссии тоже особых вопросов к Ларкину не нашлось. Формальности ради они все-таки о чем-то его спросили, после чего подробно узнали о том, какие идеальные детали выходили из его рук, становясь совершенно непригодными в руках лейтенанта Роббинс, и как он об этой аномалии не раз в письменном виде докладывал.
– Спасибо, квартирмейстер, – наконец сказала вице-адмирал. – Можете сесть на место.
– Вице-адмирал, – произнес Ларкин, и лицо его тут же стало образчиком беспокойства, – я бы хотел сделать заявление для протокола.
Брови Андерсон удивленно приподнялись, однако она кивнула.
– Я сожалею о том, что мне приходится это говорить, – продолжил Ларкин, – но чувствую, что долг повелевает мне воспользоваться этой возможностью высказаться. – Тут он сделал паузу и, не отрывая глаз от пола, немного пожевал нижнюю губу. – После приблизительно двух месяцев работы с лейтенантом Роббинс я пришел к глубокому убеждению, что она является весьма нестабильной и опасной личностью. Она способна таить обиду на самые невинные замечания, она угрюма и мстительна, она способна жестоко оскорбить человека только за то, что его мнение не совпадает с ее мнением. И я определенно считаю, что она способна соответствующим образом оснастить чей-то «спид», чтобы преподать кому-то жестокий урок.
Тут Ларкин бросил быстрый взгляд на Редера, а затем покраснел и отвернулся.
– Таким образом, я призываю уважаемую комиссию отдать второго лейтенанта Синтию Роббинс под трибунал. Я допускаю, что эта молодая женщина остро нуждается в психологическом консультировании, а
