некоторых колебаний он протянул ему руку.
Питер посмотрел на нее, немного поразмыслил, затем пожал. «Черт с ним, – подумал он. – Конечно, я им недоволен, но если это его честное мнение, основанное на прошлом опыте, который мне не случилось с ним разделить, тогда мне будет не слишком комфортно зло на него таить. В конце концов, честный квартирмейстер – птица просто редчайшая. Пожалуй, такую породу следует всячески хранить и оберегать».
Ларкин заулыбался как ребенок, которому на день рождения подарили сверкающий велосипед.
– Я тут пришел свой голос к вашему прибавить, – сказал он, указывая на коридор, ведущий к Базовому складу. – Я также собираюсь рапорт по нашей проблеме с неисправными запчастями передать.
– Отлично! – от души порадовался Редер. «Только никаких неожиданных разоблачений на предмет моей натуры, ага? – мысленно добавил он. – Этого я уже не прощу». Его самого на Базовом складе, скорее всего, ожидал предельно холодный прием. Складские работники обычно не слишком прикипали сердцами к тем, кого вот-вот могли под трибунал отдать. «Если у них вообще сердца имеются», – подумал Питер. – Ради всего святого, попробуйте их за вымя пощупать, – сказал он Ларкину. – У меня такое впечатление, что меня там совершенно не любят.
– Это потому, что вы тайного рукопожатия не знаете, – с ухмылкой объяснил квартирмейстер. – Я вас потом научу.
«Ну вот, хоть этот камень с души долой, – подумал Питер, шагая дальше. – Только сомневаюсь, что лейтенант Роббинс тоже этому порадуется».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Редер с поникшей головой вошел в ресторан Паттона. Он не заметил ни латунных горшков с неярко светящимися цветами, что сползали вниз точно живой огонь, ни фальшивого дерева и штукатурки, придававших этому заведению облик «старой доброй пивной». Так и не подняв головы, Питер просто доплелся до метрдотеля. Ресторан был полон, так что он оставил метрдотелю свою карточку и прошел в менее людный, роскошно-архаический бар. Там в глазах рябило от форменной одежды, и облаченные в нее люди в основном обменивались чем-то радостным и откровенно оптимистическим. Содружество выиграет войну – в этом мало кто сомневался, – а продвижения по службе станут тем временем более частыми и резкими.
Питер с тяжким вздохом устроился на табурете. «Терпеть не могу похорон, – подумал он, подзывая к себе бармена. – Даже когда кого-то знакомого хоронят. А уж когда незнакомого…» Чужое горе ощущалось острее, когда у тебя не было собственного, чтобы на него отвлечься. Питер всегда чувствовал себя таким беспомощным и пристыженным перед болью осиротевших незнакомцев.
«И ведь нет ни одной банальности, – подумал он, – которой ты можешь хоть как-то утешить родных абсолютно здоровой молодой женщины, которая погибла вот так, без всякой на то причины».
– Ich hatt ein kamerad, – пробормотал Питер себе под нос. Старинная армейская поговорка, много старше космических полетов: «Был у меня товарищ».
Ты скверно себя чувствовал, когда это случалось с кем-то из твоих приятелей, но уж такая у них была работа. В этом была своя логика, разумное зерно.
Редер даже не мог сказать: «Ну что ж, она не страдала» – или, того хуже: «Не волнуйтесь, она так ничего и не успела понять». Тут вышла даже не потеря в бою, а глупый несчастный случай… или подлое убийство.
Дочка Лонго вложила маленькую ладошку в его ладонь и с вызовом сказала:
– Я хочу стать пилотом. Как мама.
– Элли! – тут же предостерег ее отец. Затем он взглянул на Редера, и глаза его были мертвыми от усталости и боли утраты. – Мы ее в этом не поощряем, – твердо сказал он.
«Еще бы, – подумал Питер. – Очень даже понимаю». Затем он перевел взгляд обратно и понял, что смотрит прямо в серьезные и решительные глаза Элли. «Но только если бы вы пытались солнечный луч в консервной банке хранить, – тут же решил он, вам бы и то больше удачи светило». Ибо если была на свете девочка, обреченная реализовать свою детскую мечту, то этой девочкой была Элли Лонго.
Затем вдовец, поняв, судя по всему, кто перед ним стоит, умышленно проигнорировал протянутую руку Редера и вместо этого обменялся рукопожатием с кем-то за спиной у коммандера.
Редер медлил ровно столько, чтобы вся эскадрилья успела облить его холодным презрением. Затем он ушел. «Ладно, – подумал он. – Это я тоже очень даже понимаю». Но радости от всего этого он, мягко говоря, не испытывал. Более того, это уже начинало его злить.
«Черт возьми, – думал Питер, – я знаю, что я невиновен. Я чертовски уверен, что Роббинс тоже невиновна и что ар-Рашид чист как стеклышко. Что оставляет мне весьма широкое поле выбора». К примеру, не было ли все это, как уже предположила Синтия, «жизнью втроем» или какой-то более простой формой вражды между Гивенсом и Шелдоном?
Тут Питер с отвращением поморщился. «Проклятье, – подумал он, – от таких мыслей все мозги грязными кажутся. Гивенс, конечно, фрукт еще тот, но на холодного убийцу он никак не тянет. Шелдон тем более. А марать репутацию Лонго вообще дело последнее. Пусть даже это только у меня в голове происходит. Итак, отбросим этих троих, и тогда останется… Ларкин. Ларкин?»
Редер сел прямее. «Точно, – подумал он. – Его имя нигде не фигурировало. Он все время был где-то с краю, ничего такого вроде бы не делая, но тем не менее постоянно присутствуя. К примеру, на полетной палубе в полночь…» Питер немного поигрался с этой идеей, находя в ней определенные перспективы. «Надо бы мне в связи с квартирмейстером небольшое расследование провести, – подумал он. – Вообще-то Джон мне нравится, но… Откровенно говоря, он единственный, кого мне подробно изучить осталось. А значит, с него вполне можно начать…»
– Боже мой! – сказала какая-то женщина бармену, садясь на табурет. – А здесь сегодня людно.
– Да, сегодня много работы, – отозвался бармен, протирая перед ней стойку в ожидании заказа. – Только что два штурмовых транспорта прибыли. – Вокруг действительно была масса народу в зеленой десантной униформе.
– Джин-тоник с лимоном, – сказала женщина. – Вообще-то я голодна. Надеюсь, долго ждать не придется.
