Однажды у доны Марии де Асунсан гости начали просить Агостиньо почитать какие-нибудь новые стихи.
– О, сударыни, пощадите, стихи писать – не оладьи печь! – весело отнекивался он.
– Ну, не ломайтесь! Не заставляйте себя упрашивать, – настаивали дамы.
– Хорошо, хорошо, не будем ссориться из-за пустяков.
– «Иудейку», Брито, – предложил сборщик налогов из Алкобасы.
– Нет, «Иудейка» не подойдет! – возразил Агостиньо. – Сегодня я прочту «Смуглянку» (и он взглянул на Амелию). Это стихотворение я сочинил вчера.
– Просим! Просим!
– А я подыграю, – предложил один из гостей, сержант шестого егерского полка, и взялся за гитару.
Все замолчали. Сеньор Агостиньо откинул назад волосы, поправил очки, оперся обеими руками о спинку одного из кресел и, устремив взгляд на Амелию, объявил:
– Прошу прощения! – прервал его сборщик налогов. – Доне Жулиане дурно…
Речь шла о дочери алкобасского юрисконсульта, сидевшей среди дам: она вдруг сильно побледнела и упала в обморок; руки безжизненно повисли, голова склонилась на грудь. Ее опрыскали водой и отнесли в комнату Амелии; там Жулиану расшнуровали, дали понюхать ароматического уксуса; она приподнялась на локте, огляделась, затем губы ее начали дрожать, и она зарыдала. Мужчины в гостиной комментировали это происшествие.
– В комнате душно, – заметил кто-то.
– Знаем мы, отчего ей душно… – намекнул сержант.
Сеньор Агостиньо крутил ус с недовольным видом. Несколько дам пошли проводить Жулиану до дому. Дона Мария де Асунсан и Сан-Жоанейра, накинув шали, присоединились к эскорту. Было ветрено, впереди шел слуга с фонарем: они в молчании двигались по песчаной улице.
– А ведь это тебя касается, – тихо сказала дона Мария де Асунсан Сан-Жоанейре, немного отстав от остальных.
– Меня?!
– Тебя. Ты не догадалась? В Алкобасе Агостиньо ухаживал за Жулианой, а здесь увлекся Амелией. Жулиана это поняла, особенно когда он начал читать стихи и смотреть на Амелию, – ну и хлоп!
– Только этого не хватало!
– Не глупи, пожалуйста! Агостиньо получит от двух теток несколько тысяч крузадо.[57] Это хорошая партия!
На следующий день, после купанья, Сан-Жоанейра переодевалась под тентом, а Амелия ждала ее, сидя на песке и любуясь морем.
– Ола! Вы одни! – произнес голос позади нее.
Это был Агостиньо. Амелия молчала и что-то чертила на песке зонтиком. Сеньор Агостиньо вздохнул, разгладил ногой песок и написал: «Амелия». Амелия зарделась и хотела было стереть рукой эту надпись.
– Что ж! – сказал он и, наклонившись к ней, прошептал: – Это имя «Смуглянки», вы сами знаете:
Она улыбнулась.
– Какой вы! Из-за вас бедная Жулиана упала в обморок.
– Вот еще! Что мне до Жулианы? Надоела! Страшна как смертный грех! Что прикажете с собой делать? Таков я. Поверьте, я больше знать ее не хочу, ибо увидел другую женщину, ради которой готов пожертвовать всем… Конечно…
– Кто же эта дама? Наверно, дона Бернарда?
Дона Бернарда была препротивная старуха, вдова полковника.
– Она самая, – ответил он, смеясь. – Я страстно влюблен в дону Бернарду.
– А! Так вы страстно влюблены! – тихо сказала она, не поднимая глаз и продолжая чертить на песке.
– Вам угодно смеяться надо мной? – вскричал Агостиньо, схватил складной стульчик и сел очень близко от Амелии.
Амелия встала.
– Вы не хотите, чтобы я сидел рядом с вами? – обиделся он.
– Ах нет, просто мне надоело сидеть.
Наступило молчание.
– Вы уже купались? – спросила она.
– Да.
– Вода теплая?
– Нет.