Хозяин Зоны

эффективности руководства.

В дело вмешался наблюдательный совет Концерна, который потребовал отчета: куда делись деньги? Сказать правду, что деньги отправлены в Украину для дачи взяток, а там украдены, было равносильно тому, чтобы подписать заявление об отставке с непредсказуемыми последствиями. Так можно попасть под суд и получить приличный срок. Кроме того, в прессу просочилась информация, непонятно откуда возникшая, но залетевшая прямиком в стан немецких «зеленых», что Швисс копает под закон о запрете атомной энергетики в Германии. Эта информация вкупе с многочисленными вопросами, возникшими у наблюдательного совета, которые непонятным образом тоже стали известны прессе, вызвали грандиозный скандал, повлекший за собой отставку Швисса.

Нервная система директора не выдержала такой нагрузки и дала сбой: он стал неадекватен. В больнице Швисса поместили в отдельную палату для привилегированных пациентов, где он по многу часов разговаривал с кем-то невидимым на незнакомом медицинскому персоналу языке. Совершенно случайно этот разговор услышал один из санитаров, который, имея жену-еврейку, в недалеком прошлом эмигрировал из Украины в Германию. Вслушавшись в быструю и невнятную речь пациента, он удивленно воскликнул:

— Ну надо же! Это же чистый полтавский говор! Во как шпарит! Почти без акцента! Если бы дома, в Украине, крыша поехала, это бы я понял! Есть от чего. Но приехать в Германию и рехнуться здесь? Это же как нагрешить надо?

* * *

Никто не заметил, как за длинным рассказом окончилась ночь и на востоке, где темное звездное небо сливается с горизонтом, появилась тоненькая серая полоска. Костер не погас, потому что в него не забывали подкладывать дрова, и они продолжали трещать, выкидывая вверх искры, которые летели вверх по затейливым траекториям. Под утро тишину все чаще и чаще стали нарушать различные звуки. Разгулялся судак, плюхаясь в фарватере, как брошенные в воду камушки, а на перекатах мощно и дружно прорезалась стая крупного жереха. Защебетали в кустах какие-то пичуги, и зашелестел в ивовых ветвях ветерок, набираясь прохлады от выпавшей еще с ночи росы.

Заухала выпь, и откуда-то издалека донесся лай собаки, неизвестно как оказавшейся в этой глухомани.

— Василии, а Василия! А дальше-то что было? — спросил кто-то из ночной темноты.

— Дальше? — переспросил Василич, не отрывая взгляда от костра, отчего в его глазах плясали колеблющиеся багровые огоньки. — А что дальше? Что я тебе, Кассандра, чтобы будущее угадывать? Поживем — увидим, что будет дальше. Во всяком случае, хранилище для забугорного отработанного топлива пока не строят. Ты что, газет не читаешь?

— А Серега? Серега куда делся?

— Да никуда он не делся, работает в институте, как и раньше. У нас в отделе действительно одни старожилы остались. Нужно молодежь растить, через пару лет в науке работать некому будет.

— А Хозяин? Что сталось с Хозяином?

— С Хозяином? А почему с ним должно было что-то статься? Ведь дураков да подлецов на свете не поубавилось. Их же не сеют, они сами растут! Должен кто-то охранять от них то, что осталось в Зоне живого. Разве нет?

Серая полоска на горизонте заметно посветлела и начала постепенно розоветь. Пришел новый день.

ФАКУЛЬТЕТ ВСЕОБЩЕЙ ЛЮБВИ роман-реконструкция

Глава 1 Каменец-Подольская область, г. Изяслав. Март 1938 г.

— Папа! Папка пришел! — Десятилетняя Наденька с разбегу ткнулась в отцовский живот.

— Ах ты, котенок… — Николай Тысевич погладил дочку по русым волосам. — Как дела в школе?

Он устало сел на табурет у самого порога, стараясь не наследить в маленькой темной прихожей.

— Хорошо дела в школе, — щебетала дочка, — сегодня по арифметике пятерку получила!

Тысевич с трудом стащил сапоги. Счетовод не счетовод, а по грязным полям тоже топать приходится. Тяжелый чернозем висел на сапогах, словно гири, и счищался разве что толстой острой щепой, а если подсыхал, то и нож с трудом его брал.

Тысевич прислонился к стене и закрыл глаза.

— Коля, пиджак испачкаешь. — Наталья, жена, неслышно подошла сбоку и положила на плечо невесомую руку. — Пиджак, говорю, о стенку испачкаешь.

— Устал я что-то, Наташа. Целый день в правлении толчея. А потом еще по полям… Посевная-то на носу! Иди, дочка, иди. Уроки сделала? Ну иди, занимайся. Сегодня…

Тысевич не успел закончить фразу — открылась входная дверь и на пороге появилась Маруся, старшая дочка, невысокого роста, ладная, тугая, словно огурчик с грядки.

У них с Натальей было еще два сына, оба закончили десятилетку и продолжали учиться: один — в Киеве, другой — в Орле. «Сам без штанов ходить буду, но детей своих выучу!» — заявил отец, и после этого все в семье было настроено на то, чтобы дать детям достойное образование.

— Маруся, почему так поздно сегодня? — Наталья была обеспокоена. Обычно дочка всегда приходила не позже четырех, а сейчас уже было почти семь вечера.

— Папа, мама, я подала заявление на вступление в комсомол!

— В комсомол? Думаешь, примут? — в голосе Натальи звучала неуверенность.

— А почему нет? — не открывая глаз, сказал отец. — Правильно, дочка! Конечно, примут, какие могут быть сомнения? Чем ты хуже других? И когда принимать будут?

— На следующем заседании бюро, в апреле, а когда точно — позже скажут.

— Ну и слава Богу, — вздохнув, произнесла Наталья.

— Мама, какой Бог? Еще услышит кто! Будет мне потом комсомол…

— Ах, Маруся! Я сорок с лишним лет с Богом живу, так что же мне сейчас прикажешь делать?

— Наташа, и вправду, была бы ты поосторожнее! Время-то нынче вон какое… А ты, дочка, иди ужин собирай. Все, наверное, голодные?

— Хорошо, папа, я только умоюсь.

Отец снова прислонился к стене.

— Случилось что? — заволновалась жена.

— Сегодня Лыскова взяли.

— Это того Лыскова, который Мельников?

— Да, директора Шепетовского лесхоззага.

Наташа положила руку на сердце.

— Господи… За что?

— А за что сейчас берут? Черт его знает! Но ведь зря арестовывать не будут. В чужую душу не заглянешь. Я с Лысковым встречался несколько раз по делам. Вроде нормальный мужик, а смотри ты! Оказывается, враг народа! Наташа, а может, он и вправду камень за пазухой носил? — Николай с надеждой посмотрел на жену.

Не хотелось ему, чтобы этого малознакомого, по его мнению, порядочного мужика ни за что ни про