Он нес полную околесицу, Венька только успевал чиркать карандашом, сокращая слова и стараясь разборчиво писать хотя бы фамилии.
Грехман наговорил на четыре листа и назвал девять фамилий. Лейтенант лишь довольно покашливал: «Надо же! Целое шпионское кубло! Будет с чем к начальнику на доклад идти!» Когда Венька закончил, лейтенант взял у него исписанные корявым почерком листы и попытался прочитать.
— Ну, сержант, сам черт не разберет, что ты тут накалякал. Значит так, сержант, ты сейчас переписываешь все набело, а ты, Грехман, сидишь тут же и, если что непонятно, объясняешь. Когда закончите, не забудь, чтобы подследственный расписался. Сержант, отправишь его потом в камеру, а протокол допроса мне. Я буду у себя в кабинете. Все путем, сержант! Со мной не пропадешь, усек? И ты, Грехман, не бзди! Поработаешь на лесоповале — отмолишь грехи, вернешься к своей Саре! Но уже полноправным членом нашего социалистического общества. Ты, главное, следствию помогай, а на суде зачтется!
Лейтенант ушел, сержант остался наедине с арестованным. Переписав показания набело, он дал подписать их Грехману. Тот, не глядя, подписался на каждой странице.
— Гражданин сержант, меня расстреляют? — усталым голосом спросил Грехман.
— С чего ты… вы… взяли? Чистосердечное раскаяние…
— Гражданин сержант, неужели вы не поняли, что мне каяться не в чем?
— А это? — Венька потряс в воздухе исписанными листками.
— Бред! Разве не ясно, что все это чепуха?
Венька задумался, но только на минуту.
— Это — протокол допроса! — веско произнес он.
И только тогда Грехман понял, что он натворил. Он побледнел.
— Порвите все, это неправда.
Венька остолбенел. Порвать протокол допроса? Со списком вражеских шпионов? Да его потом самого на куски порвут!
— Вы в своем уме, Грехман? Как это порвать?
— В этом списке виновных нет, — умоляющим голосом сказал Грехман, — я их оговорил. Они же все в тюрьму пойдут! Безвинные!
Венька задумался. Если бы об этом списке не знал лейтенант, он бы еще подумал, а так… Да его самого завтра запытают до смерти! Как пособника, как шпиона! И где гарантия, что сейчас Грехман говорит правду? Может, назвал сгоряча своих сообщников, а потом одумался и решил их прикрыть! Нет уж! Есть признание, царица доказательств, значит, виновны! Так его учили, и это правильно!
— Нет, Грехман, ничего я рвать не буду, не имею права, — после паузы сказал Венька, хотя в душе все еще шевелился червячок сомнения, правда, с каждой секундой все слабее и слабее.
— Тогда судьба этих людей будет на вашей совести, гражданин сержант.
— Кто бы говорил о совести, Грехман? Разве я их оклеветал?
— Ну конечно, конечно… Особенно при виде вот этого… — Подследственный кивнул на палки, все еще стоявшие у сейфа. — Я все равно откажусь от своих показаний!
— А вашего согласия больше не потребуется. Вот оно! — Венька помахал в воздухе исписанными листочками.
Грехман опустил голову.
— Проклятый борщ… Проклятая жизнь… Проклятый я…
В небольшой кабинет зашел человек с еще теплившейся надеждой, а после допроса вышел полумертвый старик с трясущимися руками и полной безнадегой в душе.
Маруся после уроков примчалась домой. Пробегая по майдану, расположенному между двумя серыми зданиями, в которых находилась милиция, она заметила двух девочек, живших тоже на Кулишовке, Лену и Лиду. Девочки стояли, взявшись за руки, и смотрели на окна страшного серого дома. Маруся не придала этому значения: ну, стоят себе сестрички… У нее завтра важное событие — ее будут принимать в комсомол. Накануне вечером Маруся читала и перечитывала устав ВЛКСМ; она знала его почти наизусть и была уверена, что ответит на любые, даже самые каверзные, вопросы. Она четко помнила, почему комсомол не является партией (в Советском Союзе не может быть двух партий), каким орденом и за что награжден комсомол, какие вопросы рассматривались на десятом съезде в 1936 году и что говорил в своей речи генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев.[13] Все это Маруся знала так же хорошо, как таблицу умножения.
— Ма! — весело закричала она с порога. — Я дома! Мам, завтра бюро комсомола, меня будут принимать!
На звонкий крик сестры из комнаты выглянула Наденька.
— Привет, Надька! А меня завтра в комсомол принимать будут, ага!
— Подумаешь! Когда я вырасту, тоже поступлю! Так что не задавайся!
Маруся забежала в комнату, быстро сняла школьную форму, переоделась в домашнее и взялась за портфель.
— Ма!
— Чего тебе?
— Обед скоро будет?
— Сейчас картошка доварится и покушаем.
— Есть хочется, сил нет! Ленку с Лидкой Иваненко видела, чего-то возле милиции стояли, на майдане.
Мать побледнела и схватилась за сердце.
— Подходила?
— Да нет, просто мимо шла, смотрю — стоят. Поздоровалась и дальше пошла.
— Ты не подходи к ним, — сказала Наталья, — и ты, Надя, тоже.
— Почему? Они что, заразные?
— Да, они теперь заразные… Лучше не подходите. Господи, на все твоя воля…
Глава 9
Киевская область, атомград Припять, в трех километрах от Чернобыльской АЭС. Апрель 1986 г.
— Так, спокойно, — сказал Денис неизвестно кому, — до прихода автобусов бездна времени.
— Что теперь будет? — потерянным голосом спросила мать.
— Да ничего не будет, — уверенно сказал Денис. — Ну вывезут на несколько дней, а потом вернут. Не война же! Город помоют, вот и все.
Он подошел к окну, из которого была видна часть улицы Спортивной, и тут же наткнулся взглядом на поливочную машину.
— Вон, видишь, уже моют. Ты вот что, ма, сложи в пакет документы, деньги и собери все, что есть в холодильнике.
Сам Денис попробовал дозвониться отцу, но ничего из этого не получилось. В его кабинете никто не брал трубку.
— Ма, а отец дома ночевал?
— Нет, — откликнулась из кухни мать, — он кого-то возил в Борисполь.
— В Борисполь? — удивился Денис.
Бориспольский аэропорт был в двухстах километрах от Припяти. Что там отец забыл ночью?
В это время в дверь позвонили. Пришла Оксана.
— Доброе утро, Дениска!
— Доброе…
— Денис, посоветоваться хочу. Отец на работе, дозвониться на станцию не можем, а что делать — не знаем.
