— Боялся, что заявишь?
— Не знаю. Скорее нет, за оскорбление и чтобы сгладить вину, — пояснила она.
— Считай, что ты меня убедила. Еще один вопрос: зачем убивать? Давай придумаем более мягкий вариант, так проще.
— Он не поверит в случайность, не тот человек. Вы исчезнете, а я останусь… Нет. Его нужно выманить из дома, и тогда ключи — наши. Там — бронированные двери, я, кажется, говорила.
В комнате завозился Толяша. Очевидно, он проснулся, услышал разговор и мгновенно вспомнил о водке.
Так оно и было. Еще пьяный от первого «присеста», он вошел в кухню, увидел Свету и кивнул ей.
Та с ходу затрещала:
— Зашла за кипятильником, а ваши друзья уговори ли меня выпить. Я сегодня не на работе, ну и…
Толяша молча налил себе полстакана «горючего» и выпил не закусывая. Закряхтел, дернулся всем телом, будто его хорошенько встряхнули изнутри.
Его надо было накачать, и как можно быстрее, он нам мешал. Но Толя как назло не спешил. Потребовался целый час пустой болтовни и подливания, прежде чем он снова свалился в постель.
Убедившись, что он заснул, мы вновь вернулись к незаконченному разговору и стали выяснять некоторые детали предстоящего «дела». Свету к тому времени изрядно развезло от выпитого, и она дала волю чувствам и языку. Теперь ее истинное нутро было как на ладони; я сопоставлял и сравнивал ее слова до и после опьянения и пришел к выводу, что все, что она сказала, — правда. Честно говоря, мне ужасно не хотелось убивать невинного человека из-за денег. Это было гнусно и мерзко до тошноты. Одно дело — убить ради воли, когда ты похоронен заживо на десятилетия и умираешь каждый день, убить по безвыходности, из мести, убить, искренне ненавидя, и совсем другое — из-за каких-то бумажек, ради кайфа и будущего благополучия. Здесь — настоящее людоедство и вампиризм, здесь попахивает чем-то сугубо сатанинским, через что не каждый перешагнет. В своей жизни я повидал немало киллеров и маньяков, видел их «отмороженные», водянистые глаза, знал, чем они дышат на самом деле. Иногда, сидя с тем или иным придурком в ледяной бетонной камере-двойнике, я специально выводил оного на полную откровенность и за десять — пятнадцать суток «выуживал» из него практически все.
Не признавая греха и сатану, а потому имея возможность позволить себе все, я тем не менее испытывал жалость к людям и имел некое сострадание. Разумеется, я понимал, что и киллерами, и маньяками тоже двигало некое состояние, которое и выводило их на нужную «орбиту», но мое собственное сознание пока что держало меня в рамках. Пусть и не в таких, как у большинства… Мы все так или иначе умрём, и никто не знает, о чем толкуют на том свете жертва и палач. Возможно, жертва даже благодарна палачу за скорый уход в иную жизнь, возможно. Но что из этого? Здесь ценится жизнь, долгая жизнь, и если «цепляние» за неё есть только заблуждение или инстинкт, то и они зачем-то нужны.
Меня не устраивали философские оправдания убийств, хотя сам я мог оправдать что угодно. Увы Свете этого не скажешь, она твердо решила убрать человека из жизни, наивно надеясь, что вместе с ним уйдут и серьезные проблемы. Глупая! Проблемы только начинаются. И первая из них связана с твоей памятью и познанием «нового». Ступив на дорогу смерти, уже трудно вернуться или хотя бы свернуть с нее. Смерть так же заманчива и притягательна, как любовь, она сильнее и могущественнее славы и любви, ибо ни то ни другое не прекращает самой жизни, что запросто проделывает смерть.
Я не хотел расплаты и мук потом, я точно знал, что они будут. Может, я был просто трусом или слишком хитрым на тот момент. Не знаю. Честолюбие не позволило мне опуститься до отговаривания «вдохновительницы» и своего рода нравоучений, а отказавшись наотрез, я наверняка бы обидел Гадо, который уже «зажегся» Светиным предложением. В конце концов, речь шла о довольно внушительной сумме денег, не считая сверхдорогих икон. Игра стоила свеч во всех отношениях.
Что ж, посмотрим по ходу пьесы, рассудил я. Если ей хочется убить, пусть стреляет в него сама. Не согласится, тогда это сделает Гадо, но не я. Носить чью-то душу за плечами не по мне, для этого есть другие. Я не наемник и не холуй, я сам по себе, свободный художник. Я могу убить только по собственному желанию, но не по приказу и не за деньги, как это делают жалкие вояки и киллеры. Каждому свое.
Возможно, эта бестия быстро сориентировалась и разыграла блестящий спектакль? Где гарантия, что это не так? Слишком легко и просто она выдала нам информацию. Либо она не понимает, что с ней может быть, либо хладнокровна, как «железная леди». Чтобы связаться с «клиентом», нужен телефон… Следовательно, она должна будет покинуть нас на некоторое время, это логично. Вот что вытекает из всей это «байды». Мы сами должны отпустить её звонить и поверить ей вслепую. А если она передумает или что-то изменится?.. Человек непредсказуем, от уверенности до сомнения меньше шага. Чувства и желания «нанизывают» мысли, и в зависимости от них следует оправдание либо обвинение. Что-что, а это память умеет делать, как ничто. Прекрасное моментально видится уродливым, а уродливое — прекрасным. Со мной такое случалось не раз, с великими тоже… Его может не оказаться дома, что тогда? Даже если у нее есть несколько его номеров, она не может быть уверена, что он приедет. Он не святой, кроме дел есть ещё женщины, другие женщины…
Не откладывая в долгий ящик, я сразу спросил её обо всём, что думал, и проследил, как долго она будет думать и связывать соображения. К моему удивлению, Света справилась с «трудными» вопросами в два счёта. У неё в самом деле имелось несколько телефонов «клиента», а идти звонить она могла с кем-то из нас. Телефон находился за стенкой, в её квартире.
— Я дозвонюсь и найду его, где бы он ни был. Ещё не так поздно, — сказала она. — Если он не приедет по каким-то причинам… Что ж, будем считать, что нам не повезло. Я выполню свое обещание и проведу вас на станцию. Обещаю ещё раз!
На улице начало темнеть. Я подошел к окну и посмотрел на серое уральское небо, вечно плачущее дождём. Стрелки на часах показывали уже начало седьмого. Тяжелые темные тучи медленно плыли куда-то вдаль, и им не было никакого дела до наших проблем.
В этом городе были одни шахты, ещё ментовское управление, регулирующее жизнь двенадцати лагерей и десяти колоний-поселений. Больше ни-че-го. Интересно, на чем разбогател этот фрукт? На торговле углем или древесиной? И то и другое — золото в умелых руках. Особенно лес. На нашей лагерной бирже ежегодно списывалось по сто тысяч кубов леса! И еще столько же сжигалось на глазах у всех. И так было всегда и везде. А сколько «закукленных», недогруженных вагонов с доской и тарой отправилось в Молдавию и Армению, в Украину и в Москву?!
На зековском рабском труде строили целые города, и все были довольны. А сейчас людкам плохо живется, они стонут и ждут от государства заботы и справедливости. За всё надо платить, будет ещё хуже. Бог не поможет, не ждите. Сейчас очередь других. Таких, как мы. Пускай десять из тысячи, но вырвались из нищеты, заимели собственность. Свою кровную собственность! С деньгами не так просто усадить за решётку, есть солидные адвокаты и юристы. Уж они-то знают, чего стоит наш переделанный, но все равно допотопный кодекс, в котором две тысячи сто лазеек и «плям». «Империя свидетелей» лопнула, как орех, менты ни на что не способны и «прячут» трупы среди погибших от несчастного случая. А сколько людей нынче ни с того ни с сего пропало без вести! Разумеется, с понтом, для статистики и отчётов.
Продажные шкуры в погонах сами трясутся и дрожат, их отстреливают сейчас, как диких уток, на каждом шагу. Они во всю глотку требуют денег на новейшее оружие и транспорт, а глупый налогоплательщик даже не догадывается о том, сколько миллиардов осело на их счетах в западных банках еще до перестройки! Он исправно платит дань и сопит, надеясь на чудо. Но чудес не бывает, природа неизменна. Есть только закономерности и реалии. Если ты не богат, значит, нищ. Третьего не дано. Это уже хорошо понимают молодые, такие, как она. Им не заморочишь голову государственными или общественными идеями, они не хотят переделывать мир и думать о потомках. Того и гляди, некоторые из тех, кто особо рьяно отвергает государственный обман, собьются в кучи и стаи и начнётся второе Никарагуа, Кампучия… День седьмого ноября переименуют в «день прихвата», и всё пойдёт по новому кругу. Так будет, должно быть, не может не быть. Идеи демократии — не панацея. Куда деть недовольных? Все эти новые чиновники и менты по-своему правы, как, впрочем, были по-своему правы и бывшие. Были… Если бы я родился по ту сторону баррикад, в богатой приличной семье, я бы наверняка ненавидел других. Жёстокая правда. Вряд ли это хамелеонство, нет, — со-сто-яние. Сытый голодного не чувствует, иногда только понимает. Что, увы, не
