призываю вас в свидетели. Я получил жестокое оскорбление — и от кого?! От этого сельского увальня!
Странный гость обращался к маршалу, но лица собеседника во тьме рассмотреть не мог.
— Поверите ли, сударь, — возмущенно говорил незнакомец, — этот идиот предложил мне отвести мою лошадку в хлев! Его конюшня, понимаете ли, переполнена…
— Разумеется, переполнена, — всхлипнул трактирщик, извиваясь в стальных объятиях, — туда ведь уже поставили трех лошадей: коня этого господина, коня его лакея и еще одного их скакуна.
— Где есть место трем, найдется уголок и для четвертого. Не так ли, сударь? Разве можно допустить, чтобы это дивное создание благороднейших кровей ночевало с коровами? Да вы только посмотрите на него и сами убедитесь! Трактирщик! Огня!
Хозяин, желая ублажить маршала, в котором мигом учуял знатную особу, путешествующую инкогнито, принес большой фонарь.
Анри де Монморанси взял фонарь в руки и будто невзначай осветил клокочущего гневом дворянина.
— Это действительно он! Недаром мне показался знакомым его голос, — прошептал маршал, но больше ничем не выдал своего изумления и распахнул ворота конюшни.
Там рядом с лошадьми маршала стояла кляча со стертыми копытами и ввалившимися боками, каждую секунду готовая пасть от истощения. Но держался этот одер поразительно надменно.
— Нет, вы поглядите, — настаивал владелец коняги, — какие стройные ноги, какой изгиб шеи, какая изумительная морда, какой редкий окрас! Да как можно запирать такого красавца в хлев?!
Монморанси повернулся к говорившему и сказал:
— Я совершенно согласен с вами, господин де Пардальян, нельзя обижать благородное животное.
Скандалист замер с открытым ртом и выпученными глазами. Не желая, чтобы Пардальян произнес его имя, маршал пронзил забияку властным взглядом и громко заявил:
— Сударь, наш достойнейший хозяин, несомненно, признал справедливость ваших слов. Вы же, конечно, окажете мне честь, отужинав со мной! Отбросим церемонии! Посидим как дворянин с дворянином…
Сказав это, маршал де Данвиль подхватил Пардальяна под руку и потащил в свою комнату, чем немало удивил почтенного трактирщика. Пардальян-старший, еще не придя в себя после пережитого потрясения, сопротивления оказать не смог.
Но когда они пересекли двор и поднялись к Анри, ветеран в последний момент, видимо, передумал. Он бросил взгляд на стол, который уже накрыл для маршала хозяин, потом задумчиво перевел глаза на Данвиля и остановился на пороге. Наконец, приняв решение, Пардальян вежливо поклонился и с глубоким сожалением ответил:
— Благодарю за приглашение, монсеньор, но меня очень и очень ждут. Увы, мне надо торопиться! Вы позволите?
Но Данвиль жестом остановил старого солдата.
— Вы только что пытались водворить свою лошадь в конюшню на всю ночь. Похоже, вас все-таки не очень ждут. А кроме того, если вы откажетесь, я могу подумать, что Пардальян испугался.
Старик выпрямился и рассмеялся прямо в лицо Данвилю.
— Я? Я испугался? — воскликнул он. — Да на меня может нагнать страха разве что дьявол… Впрочем, я и его схвачу за рожки и скажу: «Привет, сатана! Что-то ты больно мелок со мной тягаться… « Так что ваше общество, монсеньор, не приводит меня в трепет, будь вы хоть чертом; правда, такое предположение мне не по нраву…
С этими словами Пардальян-старший бросил на кровать плащ и шляпу, расстегнул перевязь и приготовился поесть в свое удовольствие. Однако свою тяжелую шпагу он прислонил к столу, чтобы была под рукой.
Монморанси это заметил и, отстегнув собственную шпагу, демонстративно швырнул ее на кровать. Пришлось Пардальяну последовать его примеру.
— Знаете, монсеньор, у меня к жареной свинине некоторая слабость. Впрочем, омлет с салом, вроде вот этого, я тоже ценю. А паштет… Черт побери, как представишь себе такой стол, у огня, в тепле… А ты едешь верхом холодным зимним вечером, лошадь еле тащится, и на постоялый двор не пускают, и…
— И не знаешь, где голову приклонить, тем более что ты не ужинал, а может, и не обедал… — ехидно заметил Данвиль.
«Интересно, — подумал Пардальян. — Что-то он не торопится перейти к делу. Неужели забыл о нашем приключении?»
А вслух он произнес:
— Ах, сударь, как вы правы! Я ведь чаще всего ночую в гостинице с гордым названием «Под открытым небом». В ней, увы, нет ни повара, ни плиты, ни поварят, ни вертелов. Вместо горящего очага — холодный блеск луны, вместо запахов паштетов да омлетов — ароматы дрока да вереска; если что и льется, так это дождь за шиворот, а вовсе не вино в бокалы. Так что когда мне улыбается удача, как, например, сегодня, я стараюсь наверстать упущенное.
Пардальян действительно болтал за двоих, но при этом умудрялся есть за четверых.
Монморанси-младший хранил молчание, слушая разглагольствования своего бывшего офицера.
«И чего он на меня так уставился? — с раздражением подумал Пардальян. — Еще улыбается… Ничего хорошего мне его улыбка не сулит… Раз молчит — дело плохо! Не люблю молчунов! Впрочем, посмотрим!»
Насытившись, Пардальян с вызовом уставился на маршала:
— Однако вы постарели! Да и неудивительно: когда я последний раз имел счастье лицезреть вас, вы были девятнадцатилетним юношей… Значит, если я не ошибаюсь, вам сейчас тридцать пять или тридцать шесть. Тогда вас считали прехорошеньким… Как элегантно и лихо вы закручивали усы! А нынче!.. Да, меняет жизнь людей… Седые виски… злые морщины у рта… И глаза стали колючими — впрочем, особо ласковыми они никогда у вас и не были…
А я, как видите, все тот же. Старый воин… уже и не меняюсь. Я о вас много слышал: со шпагой, говорят, отлично управляетесь, по три человека зараз нанизываете, а уж скольких еретиков порешили — даже и не счесть…
Клянусь Пилатом, а ведь это я учил вас фехтовать! Был бы я гордецом, так нос задрал бы: экий у меня талантливый питомец… И хоть я, хвала Господу, не слишком самолюбив, а все-таки приятно…
Маршал де Данвиль в задумчивости смотрел на бывшего слугу. Наконец Анри заговорил, и в его голосе зазвучало откровенное раздражение:
— Вы тут много чего сказали обо мне, и я, пожалуй, отвечу вам тем же. Вы и в самом деле ничуть не изменились! Я сразу узнал вас по голосу. Да еще бы мне вас не узнать! Ведь ваше лицо навеки врезалось мне в память!.. (Пардальян невольно насторожился. ) А вот наряд ваш время не пощадило. Мне кажется, этот камзол вы носили и тогда, когда столь поспешно отбыли из замка Монморанси. Камзол, естественно, пообтрепался, локти продрались, а уж заплат… Да и сапоги, я вообще не уверен, сапоги ли это! Одна шпора у вас железная, другая стальная, и к тому же они разного размера!
— А что вы хотите, монсеньор! И нищие имеют право на изыски в одежде!
Заявив это, Пардальян-старший осушил бокал сомюрского и облизнул жесткие усы.
Монморанси, положив подбородок на руку, не сводил пристального взгляда со старого забияки:
— Что вы делали, удрав от меня?
— Что делал? Да просто жил, монсеньор.
— Вот как? И где же?
— На всех французских дорогах — то тут, то там, под солнцем и звездами. Впрочем, два года я провел в Париже.
— В Париже? Правда? И что же вас заставило уехать из столицы?
— Что заставило? — светлые глаза Пардальяна весело заблестели. — Ладно, открою вам этот секрет, монсеньор… Жил я себе тихо-мирно в Париже на симпатичном постоялом дворе. Был всем доволен и уже начал превращаться в почтенного буржуа — и вдруг в прошлом году, одним октябрьским вечером…
Маршал побледнел.
— …одним октябрьским вечером заметил я на улице старого знакомца. А встречаться мне с ним, признаюсь, совсем не хотелось… Поверите ли: этот человек мечтал сделать меня счастливым, даже не
