Слезы льются по его лицу, смешиваясь с грязными брызгами водопада. Шенна распутала тугой узел на грязной тряпке, Хэри дернулся от ее прикосновения и судорожно выплюнул кляп в воду.
– Беги, Шенна! – прохрипел он. – Это ловушка! Беги!
Она улыбнулась. Он что, ничего не понимает?
– Здесь нет опасности, Хэри…
Хэри забился в своих путах и завыл – безраздельное отчаяние звучало в его вопле.
От этого крика она вздрогнула, как от оплеухи. Неясная тревога, беспокоившая ее в последние минуты, вдруг невероятным образом пошатнула землю под ногами, и та подалась с неслышным рокотом. Планета, частью которой являлась богиня, потеряла целостность. Словно рассвет над горами, в душу ее входило осознание
Каждое слово Хэри выплевывал с кровью, словно его тошнило колючей проволокой:
–
Вскочив, она хотела обернуться, но не успела: что-то легонько ударило ее сзади по плечу, выше ключицы, больно, но не очень – так мог ударить прутиком ребенок, словно понарошку. По телу стремительно прокатилась холодная волна – будто ледяная проволока прорезала туловище от плеча наискось через ребра до печени. Она попыталась увидеть, что ее ударило, но почему-то начала падать, соскальзывать вбок, не чувствуя ног под собой, не ощущая руки, потянулась к земле другой и больно ударилась о камни, рухнула на спину…
А над ней стояла женщина в ее одежде, но не вся, а половинка – только торс и левая рука, вместо головы и правого плеча зияла рана в целый мир величиной, и когда ноги ее подогнулись и безголовый однорукий уродец грянулся оземь, алая кровь из перебитой аорты хлынула, как каберне из разбитой бутылки, сверкая в лучах рассвета душераздирающе прекрасной радугой.
«Это я, – подумала она. – Это моя кровь».
Она попыталась выговорить: «Хэри… Хэри, мне больно, помоги мне…» – но легкие остались в разрубленном теле, и Шенна могла только отчаянно шевелить губами и безмолвно ворочать отнимающимся языком.
«Хэри, – все еще старалась выдавить она. – Хэри, пожалуйста…»
И вдруг над нею воздвиглась человеческая тень. Могучего сложения нагой великан черным силуэтом нарисовался на фоне кружевных белых облачков на голубом утреннем небе. Тень вознесла ввысь длинный меч и, перехватив рукоять поудобнее, с размаху опустила его, словно вбивая столб в слежавшуюся глину.
Острие вошло богине между глаз, и больше она не видела ничего.
11
За окнами, выходящими в сад, ярко сияло утреннее солнце, в руках ливрейных слуг еще дымились тарелки с едой, когда посреди традиционного воскресного Завтрака в семействе Шенксов Вера Майклсон взвилась в кресле и заколотила крошечными кулачками по глянцевой столешнице красного дерева, раздирая пожелтевшие от старости льняные скатерти и визжа так, словно за ноги ее кусали крысы.
Никто из пораженных родичей не успел даже спросить, что случилось, когда девочка рухнула. В наступившей потрясенной тишине Эвери Шенкс отчетливо услыхала жалобный детский шепот:
– Хэри… Хэри, мне больно, помоги мне… Хэри, Хэри, пожалуйста…
Слуги кинулись на помощь, но окрик Эвери хлестнул их, точно кнутом:
– Назад! Не трогайте ее. Добсон, профессионала Либермана немедля сюда!
Вера не билась в судорогах и вроде бы не задыхалась. Пока все ждали, когда прибежит доктор из пристройки для слуг, Эвери молча стискивала зубы, и вскоре в ушах у нее начало звенеть.
Его имя…
Горько, горше желчи, что в собственном доме Эвери Шенкс ее собственная внучка молила о помощи – его.
12
До самого конца – горького и кровавого – я пытаюсь убедить себя, что есть способ выкрутиться. Мы столько раз попадали в переделки – в ловушки без выхода, без единого шанса – и все же выкручивались против всякой вероятности, против здравого смысла, без всякой надежды. Всегда могли уцелеть.
Лежа на камнях под водопадом сточных вод, вдыхая вонючие брызги, пока вселившийся в Берна демон упивается моим мучительным ужасом, я выкручиваю отчаянию руки, перебирая в памяти все случаи, когда нам удавалось выпутаться. До самого конца я заставляю себя верить, что Шенна заметит капкан, спасет меня, что вместе мы вытащим нашу дочку, что отец еще жив, что мы вместе вернемся домой.
Что я еще выгрызу зубами свой хеппи-энд.
Когда она появляется, а демон медлит с ударом, я пытаюсь взглядом объяснить ей, заговорить с ней на языке моего страха, пытаюсь перегрызть грязную тряпку, от которой у меня во рту стоит привкус пыли и людского дерьма.
Она взмахом руки могла бы разъять проклятую тряпку на составляющие атомы, но вместо этого возится с узлом такими человечьими, такими неловкими пальцами, и когда мне удается избавиться от кляпа и заговорить с ней, она не верит, пытается успокоить меня, и отчаянный ужас выплескивается из меня воплем, тогда она все-таки умолкает, и я по глазам ее вижу – начинает понимать, но для нее это дело небыстрое; она никогда не умела враз поменять свой взгляд на мир, заметить неожиданное, а времени ей не купят все мои богатства. Я беснуюсь у ее ног, завывая и матерясь, подгоняя ее жестокими оскорблениями, чтобы только она поднялась, сдвинулась с места, убралась отсюда; наконец она встает, оборачивается…
И умирает, провожаемая моими проклятьями.
