Глава тринадцатая
1
Эвери Шенкс утерла кровь с рассеченной нижней губы и, глядя на внучку, задумалась о фундаментальной непредсказуемости бытия.
Занятие это было для нее непривычным, и она находила его равно неприятным и затруднительным. Она всегда считала себя человеком действия, а не размышления: тем, кто делает, кто решает. Оператором. Глаголом.
Но теперь реальность набросилась на нее исподтишка и сбила с ног; прижатый к земле, стиснутый неодолимой силой глагол превращался в существительное. Эта сила походя разрушала созданный Эвери образ безжалостной решительности, дозволяя свободу решений лишь в узко заданной области, ограниченной несокрушимыми крепостными стенами сердца. Она, всю свою жизнь пользовавшаяся лишь указательными предложениями, вынуждена была против своей воли признать утверждение в условной модальности.
Возможно, она любит этого ребенка.
Немногие из лично знакомых с Эвери Шенкс поверили бы, что она вообще способна на подобное чувство. Она сама первая стала бы это отрицать. Для нее любовь была не столько чувством, сколько давлением: физической потребностью, стискивавшей сердце, легкие, все тело, мучая нещадно. Злоупотребляя снотворными и алкоголем, в галлюцинаторном бреду она представляла эту любовь стоящей за плечом тварью, запустившей свои щупальца в грудную клетку жертвы прямо сквозь кожу. Жуткая хватка твари заставляла ее метаться то в одну сторону, то в другую, принуждая к дурацким решениям и нелепым действиям, порой лишь ради того, чтобы причинять бессмысленные, зверские страдания. Такой виделась любовь Эвери Шенкс.
Карла она любила.
Семь лет жестокого самоотречения отняли у чудовища, пытавшего Эвери со дня смерти Карла, силу, ослабили его власть до такой степени, когда тварь могла лишь подергивать время от времени за душу. Но сейчас, при взгляде на внучку, в груди у Эвери Шенкс копился страх. Чудовище возвращалось.
Только теперь оно носило маску девочки, которую Эвери впервые увидала неделю назад.
– Вера, – строго проговорила она, хотя рука ее с робкой нежностью потянулась к льняным волосам – совсем как у Карла в этом возрасте. – Вера, лежи смирно. Лежи, как велит гран-маман.
И в ответ девочка постепенно успокаивалась, напряжение покидало ее тело с дрожью, словно подали слабину на стальной канат подвесного моста. Уже два дня она едва открывала рот, и глаза ее оставались прозрачны, как летнее небо.
Стены, потолок и пол этой комнаты были покрыты мягким, упругим, однородно-белым пластиком. Через «ПетроКэл», фирму, перешедшую во владение Шенксов через брачный контракт Эвери с отцом ее детей, покойным Карлтоном Норвудом, «СинТек» заполучил контракт на оснащение тюремных камер социальной полиции, так что заново обставить эту комнату в бостонском доме Эвери оказалось быстро и относительно недорого. Одну стену занимал экран шире раскинутых ручонок Веры, но сейчас настройка его была намеренно сбита, и по нему ползли дрожащие электронные хлопья, и в скрытых динамиках шуршал океан белого шума.
С утра воскресенья эта комната оставалась единственным местом, где Вера могла открыть глаза без крика.
Техник благодарно кивнул Эвери и поднял стальной венец, ощетинившийся изнутри тончайшими, едва видимыми нитями нейронных щупов.
– Отлично, бизнесмен. Попробуем снова?
Эвери вздохнула.
– Да. Но это в последний раз. – Она погладила девочку по плечу и крепко сжала ее запястья. – Вера, лежи смирно. Больно не будет, я тебе обещаю.
С воскресенья на ребенке опробовали десятки нейрологических тестов – сняли все показатели, какие можно было снять под наркозом. И не нашли ни единого отклонения. Профессионал Либерман, штатный врач Эвери, самодовольно заключил: «Хроническая идиопатическая кататония». Когда Эвери залезла в толковый словарь и обнаружила, что на общепонятный язык это переводится как «лежит, молчит, а отчего – хрен знает», она уволила придурка на месте.
Следующий врач, которого вызвали к Вере, тоже не нашел органических повреждений и предположил, что у ребенка нервное расстройство неизвестной причины. Эвери в ответ прорычала сквозь стиснутые зубы, что ей не нужен нейрохирург с окладом сто марок в час, чтобы сообразить: если у ребенка периоды кататонии сменяются судорогами, значит, нервы у него уж точно не в порядке.
В конце концов Эвери с отчаяния решила подсоединить к мозгу девочки решетку нейрозондов, действующих как невживленный вариант мыслепередатчика. Ей казалось, что если бы она только могла увидеть то, что видит Вера, ощутить то, что чувствует она, то сумела бы и понять, что именно причиняет малышке такие страдания.
И боялась, что уже знает ответ. Нейрозонд был ее последней, отчаянной попыткой убедить себя в ошибке.
Несмотря на введенный мощный транквилизатор, наладка зонда довела Веру до судорожного припадка. Первоначально настройку пытались осуществить под наркозом, но, когда девочка приходила в себя, судороги возобновлялись с удвоенной силой. Любые попытки удержать ее любыми средствами, кроме прикосновения Эвери, показывали тот же результат.
Так что последнюю попытку они проведут, успокаивая ребенка лишь касанием и голосом Эвери Шенкс – та держала девочку за руки и нашептывала ей на ухо слова на неведомом языке, с трудом слетавшие с сухих губ:
– Тс-с, Вера… никто тебя не тронет… гран-маман с тобой, все будет хорошо…
Если не сработает, придется все же обратиться за помощью к Тан’элКоту.
