Ежик серебряных волос пошел волнами, когда Эвери нахмурилась, скривив тонкие, жесткие губы. Она уже дала себе слово, что прежде того опробует все прочие варианты. Слишком часто она переживала Приключение «Ради любви Пэллес Рил»; слишком хорошо знала, что Тан’элКоту нельзя доверять.
Ни на грош.
Техник в очередной раз попытался опустить венец на макушку девочки, и Эвери покрепче ухватила Веру за руки. Последний судорожный приступ оказался настолько силен, что девочка начала размахивать и левой рукой, прежде остававшейся неподвижной, как и ноги, с момента первого приступа. Это неожиданное движение обернулось для Эвери рассаженой до крови нижней губой.
Вернувшись в Бостон в субботу после обеда, остаток дня Эвери посвятила делам домашним: интернат, гувернантка, судебный ордер, дающий ей права владения тряпками, игрушками и прочим имуществом, которым Вера пользовалась в доме Майклсона, и поток коммивояжеров, слетевшихся в особняк Шенксов с грузом платьев и вещей, подобающих юной бизнес-леди, едва поступившей в школу. С Верой она провела в тот день больше, пожалуй, времени, нежели было совершенно необходимо; Эвери обнаружила, что общество девочки доставляет ей неожиданное удовольствие. Послушание, не переходящее в покорность, ясный и спокойный взгляд, бестрепетная вера в каждое слово Эвери, сочетающаяся с уверенностью в себе и бесстрашной отвагой – до последней мелочи, думала Эвери с тоской, то был именно такой ребенок, о котором всегда мечтала она.
Вместо того судьба подарила ей троих озлобленных слабаков – сыновей, терзавших друг друга и мать мелочной подлостью, лизоблюдством, попытками вырвать расположение к себе. Даже Карл, ее драгоценный золотой мальчик, самый юный и талантливый из ее сыновей, и тот не заслуживал гордого имени Шенксов. Без сомнения, он подошел к этому идеалу несколько ближе своих братьев: нарушив ясно выраженную волю матери и поступив в Консерваторию Студии, чтобы стать актером, он тем самым – единственный из сыновей Эвери – проявил характер.
Но здесь она могла винить лишь себя: мужа следовало выбирать получше. Компания ее супруга – «ПетроКэл» – скрывала свою финансовую слабость до тех пор, пока брачная церемония не подвела ее под эгиду империи Шенксов. Если бы она знала, в каком состоянии находится фирма, то никогда не вышла бы замуж за Карлтона. Стойкость марки отражает стойкость духа.
Но, глядя на Веру, она спрашивала себя: не слишком ли много она требовала от Карла? Возможно, стальной характер настоящих Шенксов передается через поколение. Возможно, мир ждал другого потомка семьи – этой златовласой девочки.
То была вопиюще романтическая фантазия, этакие розовые сопли, за какие любой из ее сыновей отделался бы в лучшем случае суровой выволочкой, но в ней не было ничего невероятного, и сама вероятность опьяняла лучше вина. Невзирая на прошедший в мрачных тонах разговор с Тан’элКотом, на один субботний вечер Эвери Шенкс оказалась пугающе близка к блаженству.
Но утром в субботу…
–
И невинная романтическая мечта, в которую Эвери Шенкс имела глупость на миг поверить, выжгла ее сердце дотла в единый миг. А под тлеющими углями, в черной золе, таилось знание: эту новую рану будущему Шенксов тоже каким-то образом нанес Майклсон.
Остаток дня девочка провела в наркотическом забытьи; стоило ей прийти в себя, как вновь начинались крики и метания. Профессионал Либерман предположил, что судороги порождаются внезапными стимулами: любым шумом, или движением, или прикосновением. Оставленная в темной тихой комнате, девочка вела себя почти спокойно – но этого Эвери не могла допустить. В детстве она сама терпела подобное заключение: отец ее имел обыкновение за всяческие проступки запирать детей в чулан. Эвери полагала себя добросердечной матерью и в воспитании собственного потомства заменила чулан ремнем.
Вечером того же дня, готовясь отойти ко сну, Эвери обнаружила, что не перестает думать об девочке. Мысли ее тревожил неотступно образ всхлипывающей во тьме Веры. Ни два коктейля, ни двойная доза теравила, ни даже длительный сеанс атлетического секса с Лекси, ее нынешним жиголо, пока Эвери выжидала, когда теравил начнет химически разминать сведенные судорогой нервы, не смогли заглушить воображаемые тихонькие всхлипы.
Даже если девчонка на самом деле плакала, у Эвери не было никаких причин беспокоиться, и она не раз напоминала себе об этом на протяжении долгого мучительного дня. Хотя девочка и приходилась Карлу дочерью, полезней она была как оружие против Майклсона. Рассудок ее, скорей всего, необратимо поврежден воспитанием в извращенном подобии пристойного семейного очага. Если под наркозом дитя покинет мир до срока, большой беды не случится.
Она отказывалась привязываться к ребенку. Давным-давно она усвоила, что жертвование своими чувствами – это лишь часть платы за принадлежность к высокой касте. Но эхо детских всхлипов во тьме не давало ей уснуть.
В конце концов, вздохнув и мысленно отметив для себя: перейти на другой сорт снотворных, она выпуталась из мускулистых объятий Лекси, завязала пояс на халате из натурального шелка ручной вышивки и спустилась по лестнице, чтобы позаимствовать очки ночного видения с поста охраны на первом этаже. Выключив свет в коридоре, она приоткрыла дверь в затемненную комнату Веры и обнаружила, что девочка мирно дремлет. Как и медсестра – подняв очки на лоб, та обмякла в кресле. Пахло мочой.
Девочка описала простыни.
В три шага одолев всю комнату, Эвери изо всех сил отвесила спящей медсестре звонкую оплеуху, едва не вывихнув той челюсть. За оплеухой последовала пулеметная очередь рубленых, четких эпитетов, широкими мазками обрисовавших портрет медсестры как специалиста и человека и завершившихся душеспасительным советом молиться коленопреклоненно, чтобы к утру у медсестры осталась хоть какая- нибудь работа.
И, разумеется, вся эта непристойная суета разбудила девочку, та вновь начала визжать, а уж когда ошалелая медсестра приказала лампам загореться и попыталась извлечь Веру из вороха мокрых простыней, девочка выла, отбивалась и царапалась, словно перепуганная кошка, и, вырвавшись все-таки из рук медсестры, метнулась в другой конец комнаты…
Где крепко вцепилась в ноги Эвери Шенкс и больше не отпускала.
Эвери так изумилась, что смогла лишь схватиться в свою очередь за плечо внучки, стараясь не упасть. Зажмурившись, зарывшись носом в бедро Эвери, девочка уже не верещала, а только всхлипывала тихонько, и тоненькие жилки на ручонках и ножках слегка расслабились. Впервые с того ужасного утра девочка заговорила.
