Клинок Тишалла

своих. А их миллионы, бизнесмен. Каждый из них дорог мне несказанно. Мои сны полны отзвуков их будущих судеб. И каждый звук – это вопль.

Он обернулся к ней, умоляюще разводя руками.

– На что не пошли бы вы, чтобы защитить свою внучку? На что не пошел бы я ради своих Детей?

– Я не позволю тебе причинить ей вред, – повторила Эвери.

Взгляд великана дрогнул на миг, словно внимание его привлекло движение за стеклом. По лицу пробежала почти неприметная гримаса омерзения, ненависти – и, что поразило Эвери еще более, страха.

Дрожь пробрала ее до костей. Она знать не желала, что может вселить ужас в самого Тан’элКота.

– Не я, – медленно вымолвил он, – желаю ей зла, бизнесмен.

Она проследила за его взглядом – робко, страшась того, что увидит.

К окну операционного зала прижимался обмякшим от жадного вожделения лицом, словно оголодавший поденщик к витрине мясной лавки, Артуро Коллберг.

6

– Долго он там будет стоять? – тихо спросила Эвери.

Коллберг уже несколько часов стоял молча, прижавшись лицом к стеклу, – сколько именно, Эвери не могла бы сказать. Она расхаживала взад и вперед, обняв себя за плечи, чтобы унять дрожь, хотя в операционной было совсем не холодно.

Тан’элКот сидел на стуле, отвернувшись от окна, и сосредоточенно разглядывал Веру.

– Предсказать невозможно, – ответил он отстраненно и равнодушно. – Иногда не больше пары минут. Один раз он стоял так почти сутки. Рабочий Коллберг приходит и уходит, когда ему вздумается; о чем он думает, узнать невозможно, а размышлять – отвратительно.

– Есть успехи?

Он покачал головой.

– Нет. Я рассчитывал обнаружить связь, как только установил мысленный контакт с девочкой, но не сумел. Предполагаю, что травма, вызванная смертью матери, заставила ее отгородиться от этой части собственного «я». Подобная дисассоциативная реакция порой вызывает расщепление личности.

– Ты знал, – вымолвила она. – Ты заранее знал об убийстве.

– Если припомните, я пытался вас предупредить.

– А ее предупредить ты пытался? Пэллес? Что ты наговорил ей?

– Они с Кейном понимали, на что идут, – ответил он и огорченно добавил вполголоса: – Пожалуй, лучше меня…

– Что случится, если ты не нащупаешь связь?

– Как я и объяснял: единственный способ защитить это дитя – сделать его полезным для твари, которая прежде была Коллбергом. Если мы не преуспеем в этом, то и сами окажемся излишними. Такое состояние обычно заканчивается летально.

– Есть вещи похуже смерти, – заметила Эвери.

– Воистину так, – согласился великан. – С некоторыми из них вы, скорей всего, познакомитесь лично. Я уже упоминал, какими способами Коллберг убивает время.

Эвери глянула сквозь стекло в голодные пустые зенки, и ее снова затрясло.

– Мы можем предпринять еще что-то?

Тан’элКот уныло пожал плечами.

– Я могу лишь перебирать резонансы, способные теоретически поддерживать ее связь с рекой. Можете считать, что я разыскиваю связь, но поймите, что рассудок – даже рассудок ребенка – это, метафорически выражаясь, весьма просторное место.

Эвери кивнула в сторону Коллберга.

– А он это понимает?

– Я не могу сказать, что он понимает, а чего – нет.

– В нем и человеческого-то ничего не осталось, – прошептала она.

– В нем все до последней капли человеческое, – возразил Тан’элКот. – Он продукт перегонки и очистки людской натуры, воплощенная суть человечества. Вы, полагаю, хотели сказать, что он более не является человеком.

– Намекаете, что он больше, нежели человек?

– Напротив. Значительно меньше .

Эвери долго размышляла над этими словами и в конце концов спросила:

– А что будет, когда ты найдешь связь?

Тан’элКот отвел взгляд от лица спящей девочки и вздохнул.

– Это, по крайней мере, не тайна. Жизнь – самое существование – есть организованная Сила; все сущее, живое или нет, можно воспринимать как принятое изначальной вселенской энергией обличье. Мы воспринимаем предметы по раздельности только потому, что этому научены. Но все на свете по природе