Я глумился над этой байкой всякий раз, как она долетала до ушей одного из занятых в НМП актеров. Качал головой и посмеивался. Бедные невежественные олухи – если бы только видели они, как мы с Тан’элКотом отправляемся вместе пропустить бокальчик в «Por L’Oeil». Видели бы они меня прикованным к инвалидной коляске; видели бы, как Тан’элКот в Кунсткамере Студии поражает туристов ярмарочными трюками, два представления в день. Бедные невежественные олухи.
Говорю и сам не знаю, кого иметь в виду – их или нас. Потому что мне-то следовало бы догадаться. Да я и знал.
Отец говорил мне: «Достаточно удачная метафора воплощает себя сама».
Так что бедные невежественные олухи оказались ближе к истине, чем мы, насмехавшиеся над ними самодовольные ученые козлы. Вечное «сейчас» на развалинах Анханы: перед лицом бога, над руинами его града, над телами поклонников…
Невозможно. Неизбежно.
Одновременно.
Я касаюсь одной из черных нитей, самой прямой: вот Делианн роняет Косалл в коридоре между мною и Райте. Нить переплетена с бесчисленным множеством других, запутываясь все сильней и сильней: вот я звоню Шенне, чтобы вызвать ее домой с «Фанкона». Вот Райте пожимает руку Винсону Гаррету, и плетется со мной, стоящим над телом Крила в посольстве Монастырей, и плетется со мной, когда я дарю Шенне купленный на черном рынке потертый томик Хайнлайна, и плетется с Шенной, когда та стоит надо мною в переулке, глядя на отрезанную голову Тоа-Фелатона, и все эти нити перепутаны с остальными, а те – друг с другом, увязываются, замыкаются петлями и уплывают в недоступную взгляду даль.
Многие начинаются в сортире факультета языкознания, но даже тот узел сплетен из отца и Фоли Зубочистки, и пацана по фамилии Нильсон, который врезал мне по башке кирпичом, и парня, который двести лет назад уронил флакон с культурой ВРИЧ, и Авраама Линкольна, и Ницше, и Локка, и Эпикура, и Лао- Цзы…
Если смотреть отсюда, это похоже на рок.
Но попробуйте скажите, что отец имел хоть малейшее понятие, чем все кончится, когда писал главу о слепом боге в «Преданиях перворожденных». Попробуйте вякнуть только, что я должен был предвидеть все заранее, когда приложил Зубочистку обрезком трубы, или сделал предложение Шенне, или когда лежал в темноте на каменных ступенях, залитых моим же дерьмом, и силой воли пытался оживить мертвые ноги. Хрень это собачья, а не судьба.
Рок правит нашей жизнью, только если смотреть на нее от конца к началу.
Вселенная – это система совпадений, говорил Крис, и он прав. Но это не делает ее хаотичной. Так только кажется. Структура не исчезает: странные аттракторы распоряжаются квантовыми матрицами вероятностей. Я
Я вижу, как струится черная Сила. Ее потоки пронизывают время, связывая события друг с другом, переплетая взаимодействия в сетке настолько плотной, что невозможна даже простая цепочка следствий и причин, – но даже если обнажится структура реальности, узреть в ней возможно лишь контуры прошлого.
Будущее не предсказать. Его можно лишь прожить.
Потому что тончайшая нить – что ел на завтрак один лаборант двести лет назад – наделена достаточной мощью, чтобы навлечь на землю Чумные годы и систему Студий. Эффект бабочки заставил волю тринадцатилетнего мальчишки, решившего, что он больше не станет бояться, завязать судьбы двух миров в нынешний узел.
Вот так: если разобраться, самая испохабленная деталька бесконечно испохабленной судьбы – они меня все-таки достали. В последние минуты жизни я стал кейнистом.
Господи.
Ладно. Довольно.
Я готов покончить с судьбой.
Смерть – это дар. Вопрос не в том, умрешь ли ты. Вопрос в том,
2
Четыре черных отрезка, пересеченных мелкими штрихами, словно дохлые, раздавленные сороконожки, выпирали в пестрый кружок из кольца темноты. Они не сходились в центре – для этого отрезки были слишком коротки, , – но указывали туда. В центре круга находился правый глаз Ма’элКота.
Орбек пристроил кривой желтый коготь указательного пальца на крючке.
Оружие создавалось не для огриллонов; пальцы великана были слишком толсты, чтобы нажать на курок как следует, и приходилось нелепо выворачивать шею, чтобы заглянуть в прицельную трубку над стволом, ибо правый клык упирался в приклад. Но огриллоны – прирожденные воины, а винтовка не слишком отличалась от самострела. Орбек приспособился.
Солнце било сквозь развороченную крышу, согревая ноги. Орбек распростерся на груде щебня в жреческих палатах на верхнем этаже бывшего храма Уримаша, божка удачи. Снаряд, сорвавший перекрытия, выломал изрядный кусок фасада, но часть стены еще держалась, и в густой тени скрывались блестящий ствол винтовки и голова стрелка.
Чтобы забраться сюда с перебитой ногой, у него ушла прорва времени – долбаный булыжник прилетел невесть откуда, пока Орбек пытался спрятаться за углом, когда началась пальба, и раздробил бедро не хуже твоей булавы. За время сражения он едва успел уползти с улицы. Остальные – почти все Народы, зэки, да и сраные монахи, наверное, тоже – удрали, рассеявшись по катакомбам, по берегам реки, унося ноги, покуда еще можно было.
Орбек не умел бежать.
Кроме того, со сломанной ногой он и ходить-то мог едва.
А потом он нашел винтовку зажатой в руке мертвого артана, вырвал из пальцев и решил, что лучший
