Клинок Тишалла

– Да наплевать на то, что ты собирался, – пробормотал Хэри.

Кулаки жгло огнем. Это была приятная боль. Он ей только радовался.

– …мою мать! – выдохнул второй алкаш. Про обрезок трубы в руках он забыл напрочь. – Ты… я тебя знаю! Это же ты , да? То есть… вы ведь Кейн?!

– Был когда-то, – согласился Хэри.

– Я твой покло…

– Спасибо. А теперь вали отсюда.

– Не, я серьезно! Я правда…

– Верю. А теперь уноси ноги, пока я тебя не грохнул.

Алкаш уковылял, бормоча себе под нос: «Мать, твою мать, твою в жопу долбаную мать…»

– Он мертв? – Тан’элКот кивнул в сторону лежащего.

– Может быть. – Хэри пожал плечами. – Но вряд ли.

Боевое исступление прошло так же быстро, как накатило, оставив по себе тоску, горечь, тошноту. Пальцы ныли, во рту стоял привкус молотого кофе. «Вот и я тридцать лет спустя, до сих пор бью морды пьяным в районе Старой Миссии».

Ну что, пошарим по карманам, раз взялся за старое?

– Ты спрашивал, чего я желаю. Я тебе скажу… – медленно проговорил Хэри. – Я тебе скажу, чего хочу на самом деле.

Он потыкал лежащего носком башмака. Глаза его не видели тела: в этом пьяном окровавленном работяге, который валялся на улице с разбитой мордой, потому что у него не хватило ума вовремя отвалить, он видел себя самого.

– Я хочу найти того, кто тянет лапы к моей жизни и превращает в дерьмо все, чего я ни коснусь, – проговорил Хэри. – Я хочу его встретить. Я многого не прошу: я хочу поделиться с ним ма-аленьким кусочком боли. – Он стиснул кулаки и процедил сквозь зубы: – Я хочу… добраться до этой сволочи.

– М-м. Это желание я мог бы с тобой разделить, Кейн. – Рука Тан’элКота снова легла на плечо Хэри, точно плащ, и этим прикосновением двоих мужчин связало понимание .

Хэри отстранился.

Тан’элКот не опустил руку, повернув ее так, словно пытался прочитать линии на своей ладони. Он возвышался над Хэри непроницаемой, непроглядной, нечеловечески плотной тушей – силуэт дольмена на фоне подсвеченных зарей облаков.

– Будь осторожен в своих стремлениях, – предупредил он тихонько. – Один великий мудрец вашего мира сказал когда-то, что, когда боги желают наказать нас, они исполняют наши желания.

Бог праха и пепла спал от начала эпох, погладывая в беспокойной от неутолимого голода дремоте безвкусный огрызок своих прежних владений.

И, хотя бог спал, сами сновидения поддерживали его страшную власть, ибо богу служили жрецы, даже не догадывающиеся о его существовании. Его церковь не походила на церковь, религия не полагала себя религией, его последователи молились иным богам – а то не молились никому. Между пробужденьями спящего бога проходили долгие годы – но стоило ему проснуться, как армии вставали ему на службу, думая, что служат себе одним.

Ибо такова сила властителя праха и пепла: сплетать судьбы своих поклонников, так что узоры получившегося гобелена оказываются неожиданны для них.

Глава вторая

1

Прохладный денек в охвостье лета клонился к закату. Тень хребта Божьих Зубов тянулась на восток, заглатывая сначала рудники, чтобы стереть воздвигшиеся над ними столбы дыма, потом Северо-западный тракт и в конце концов, затопив сумерками Терновое ущелье, крошечную столицу Забожья.

Посол Монастырей в Забожье, юноша, известный в миру как Райте из Анханы, сидел в исключительно неудобном кресле с прямой спинкой, без обивки и украшений и равнодушно следил, как надвигается на город тень.

Его глаза внушали страх: блекло-сизые, точно зимний лед, они странно выделялись на лице смуглом и суровом, как у кочевников из Корской пустыни. Это несоответствие делало взгляд Райте пугающим, почти опасным – немногие рисковали смотреть ему в глаза. И таких смельчаков стало бы еще меньше, если бы кто-то догадался, как глубоко эти бесцветные очи способны проникать.

Пятеро эльфов прибыли в ущелье к концу дня. В первый раз Райте заметил их из этого самого окна: пропыленные, в потрепанной за время пути грязной одежде, на скакунах, чьи ребра угадывались под черно-зелеными попонами. На плащах всадников вышит был увенчанный звездами ворон – герб дома Митондионн.

Покуда эльфы вели коней вверх по крутой улице Тор, Райте разглядывал их, запоминая всякий особенный разворот плеч и прическу, всякое пятно, выжженное солнцем на льняных камзолах, всякие приметы посадки и манер, отличавшие одного из перворожденных от другого. Он вышел из тени недостроенного посольства на улицу и, прикрыв глаза рукой от лучей низко стоящего солнца, стал следить, как встречает гостей стража под аркой ворот Терновой крепости, как расходятся створки и эльфы заводят коней внутрь.

Потом он вернулся в посольство, в свой кабинет, и примостился на том же кресле, чтобы видеть ясней.

Он сидел совершенно прямо, стараясь дышать в такт еле слышному биению собственного сердца: шесть