Клинок Тишалла

Часы, проведенные в агонии, когда вытекают из тела силы; дни, проведенные в колдовском трансе, когда он сражался с шоком и усталостью при помощи Силы, наращивая слой за слоем кальций на обломках кости, жалея, что слишком плохо понимает ремесло целителя, мечтая набраться сил, чтобы ровно зарастить перелом – и все равно делая ошибки, оставив инфекционный очаг в левой бедренной кости, криво зарастив правую голень, – и силой мысли отгоняя отчаяние, разжимая стискивающий сердце черный кулак…

Мы не понимаем.

Терпи. Осталось недолго.

Проснуться на осыпи у подножия обрыва и удивиться, что еще жив, чувствовать, как трутся друг о друга обломки костей в ногах при каждом движении, видеть высоко наверху лик брата, окаймленный на миг прозрачным иссиня-белым нимбом высоких перистых облаков. Я наблюдаю, как лицо исчезает за краем и небо за обрывом пустеет, безразличное и чистое…

Как меня бросают умирать.

Мы все еще не понимаем.

Никакого «мы» нет.

Я понимаю.

Это моя жизнь.

Я Делианн.

5

Я стою на краю обрыва, глядя на рудники, покуда Кюлланни и Финналл поют Песнь войны.

Далеко-далеко внизу и до самого края ясных вечерних небес земля изъязвлена, будто лик луны, пустошь с кратерами и отвалами. Сами горы покрыты шрамами, источены, будто неведомый бог отхватил то тут, то там по куску. А по этой неживой земле мечутся фигурки рабочих, как черные точки: ворочают землю, ведут сливные трубы, вгрызаются в камень и рыгают смоляным дымом, покуда хрустально чистый горны воздух не начинает обходить стороной их владения – свод из дыма и пыли, накрывающий преисподнюю.

А чуть поближе – та ограда, которую описывала Л’жаннелла, чудовище из стали и проволоки на фоне дымного марева, разукрашенное смутно видимыми телами.

Это хуже, чем я боялся, хуже, чем я мог даже представить себе. За пять недолгих дней мир, в котором я жил, прогнил изнутри и рухнул, будто проеденный кислотой. Все, что я считал неизменным и прочным, обернулось промокашкой и тонким стеклом.

– Это слепой бог , – сурово шепчет Торронелл, так тихо, что один я могу слышать его, и повторяет погромче, охватывая взмахом руки не только руины Алмазного колодца и Забожье, но и все, что случилось с тех пор, как мы сошли с Северо-западного тракта. – Все это работа слепого бога. Нарушена дил-Т’Лланн , и слепой бог последовал за нами с Тихой земли.

Из всех нас один я понимаю, что Ррони выражается отнюдь не метафорически.

Торронелл принимается расхаживать кругами, и лицо его темнеет от раздумий. Только сейчас на черепе его начинает пробиваться щетина – отрастают волосы, сожженные мною в попытке спасти ему жизнь. Я следую за ним, стараясь держаться между ним и нашими тремя спутниками. Здоров он или нет, я обязан считать его зараженным.

Даже то, что Ррони приказал нам выйти сюда, на этот утес, свидетельствует о том, что рассудок его помрачен. Я бы рад думать, что это лишь наследство того ужаса, что мы пережили за прошедшую неделю, но начинаю терять надежду. Боюсь, что мне придется убить его.

Кюлланни и Финналл все поют, а я уже не могу больше.

Это безумие надо остановить прежде начала, и никто другой не сделает этого за меня.

– Нет, – хриплю я. – Не надо войны. Плевать, что они творят. Войны не будет.

Кюлланни и Финналл умолкают; и они, и Л’жаннелла будто не видят меня. Отворачиваются и глядят на Торронелла. Глаза его лихорадочно блестят.

– Или вы не понимаете? – спрашивает он. – Я скажу вам, почему он не желает вступать в войну с этими хумансами. Сливаемся.

– Но проклятие… – возражает Л’жаннелла.

– Ложь! – сплевывает Торронелл. – Еще одна делианнова ложь. Сливаемся.

Боже, господи боже, он правда болен после всего, что мы перенесли, он все-таки болен, и мне придется… придется… Я стискиваю в руке эфес рапиры под широкой гардой, мечтая вместо этого вонзить клинок в собственное сердце. Но самое страшное, что это не выход: моя смерть ничего не решает.

А его смерть спасет мир.

Я пытаюсь выхватить шпагу, но руки не слушаются. Как я до этого дошел? Как я до такого докатился?!

Ну почему я ?!

Потому что больше некому. Вот и весь ответ.

Я вытаскиваю клинок, и по серебряному лезвию пробегает блик вечернего солнца. Соединенные Оболочки моих спутников играют слепящей живой зеленью слияния. Они смотрят на меня: Л’жаннелла, Кюлланни и Финналл – с недоверчивым изумлением, Торронелл – с горьким торжеством.

– Видите?! – скрежещет он. – Эти артане не от мира сего – они актири! Он один из них! Он! Проклятый актир!

То же самое он, должно быть, повторял про себя, от рассудка к рассудку, через слияние, где