цепенею порой от омерзения при виде тех ужасов, на которые мы способны.
Двадцать семь лет прожив под личиной перворожденного чародея, я до сих пор способен ненавидеть себя за то, что я – человек.
Но перед Л’жаннеллой я не могу этого показать. Тайна моего происхождения принадлежит дому Митондионн, самому Т’фарреллу Вороньему Крылу, как было со дня моего приятия, и не мне ее раскрывать.
Я успеваю отвлечься раздумьями, как Л’жаннелла вновь обращает на себя мое внимание. Теперь я понимаю, почему она в одиночку вернулась, чтобы рассказать об увиденном, оставив позади Кюлланни и Финналл.
– Они наблюдают и ждут, когда мы к ним присоединимся. А пока ждут – сочиняют Песнь войны.
Я чувствую, как буравит мой висок пламенный взор Торронелла, и не осмеливаюсь оглянуться.
– Они не вправе…
– А как иначе? – впервые подает хриплый, скрежещущий голос Торронелл.
– Песнь не прозвучит без дозволения дома Митондионн, – поясняет Л’жаннелла, – но, Подменыш, Алмазный колодец находился под защитой твоего дома более тысячи лет, со времен Панчаселла Бессчастного. Камнеплеты колодца – родня нам. Разве погибель их родины – недостаточно важная тема для Песни войны?
– Не в том дело.
– Тогда в чем? – горько хрипит Торронелл. – В чем? Скажи!
– Подменыш, – продолжает Л’жаннелла, прежде чем я успеваю найти слова, – хумансы Забожья уже объявили нам войну. Посланцы твоего отца – или ты не слышал меня? Тела их развешаны на той ограде! На тех столбах висит тело Квеллиара – брата Финналл! Он убит! Можешь ты вспомнить его смех и не возжаждать крови?!
Неважно. Мучительная боль под сердцем грозит стиснуть глотку, оставив несказанными последние слова, но я нахожу силы вытолкнуть их.
– Не надо войны. Войны не будет.
Торронелл поднимается на ноги.
– Это не тебе решать. Старший здесь я. Мы пойдем слушать их Песню.
– Ррони! Нет, черт! Ты не знаешь, во что ввязываешься!
– А ты знаешь? Откуда? Или ты хочешь объяснить?
Он знает, что я не могу – по крайней мере при Л’жаннелле. Он что, вправду болен? Поэтому он меня подзуживает?
Придется ли мне его убить?
Торронелл смотрит на меня так, будто мысли мои написаны на лбу. Ждет решения.
Я уже решил: сдаюсь. Разве у меня есть выбор?
– Ладно, – обреченно говорю я. – Пойдем слушать Песню.
7
– Я прекрасно себя чувствую, – напряженно произносит Ррони, облизывая губы. Он сидит лицом к костру, и мне хочется верить, что румянец на его щеках лишь от жара близкого пламени. – Прошло четыре дня. Если бы я заразился, лихорадка уже началась бы, верно? – В глазах его стоит живой ужас. – Верно?
Оба мы одеты в чистое – сменную одежду из седельных сумок. Стреноженные кони пасутся невдалеке. Мы сидим на валежнике у крошечного костерка. Мои волосы начинают отрастать – бесцветная щетина, от которой череп похож на наждачку. Голова Ррони еще блестит обожженной лысиной.
Губа Торронелла рассечена, на лице раздутый лиловый синяк моей работы. С тех пор, как Ррони очнулся, он все сильней сопротивлялся тому, чтобы открыть душу целительному уюту Слияния; за эти четыре дня мы больше беседовали вслух, чем за последние десять лет.
Я тоскую по Слиянию, тоскую по той близости, что мы разделяли с братом, и мечтаю бесплодно о том, чтобы воспользоваться им, но даже не упоминаю об этом. Не могу. Под ложечкой копится тошнотворная мука, подсказывая, что я не хочу на самом деле разделить те чувства, что скрывает Торронелл. Поэтому я только киваю неуверенно, полагаясь на то, что темнота и неровный свет костра скроют выражение моего лица.
– Да, четыре. Кажется. Я не уверен.
– Как ты можешь не быть уверен? – шипит Ррони.
Я же не могу включить монитор и посмотреть!
Но этого я не могу сказать – Ррони и так плохо.
У меня нет секретов от брата. Ррони знал правду двадцать пять лет назад, еще до моего принятия. О таком не упоминают при наших спутниках; мое истинное происхождение остается тщательно скрываемой тайной дома Митондионн. Все – или почти все, не исключая наших товарищей, – знают, что у меня есть своя тайна, но и не подозревают, в чем она заключается. Все полагают, что я мул, одно из редкостных и жалких созданий, что появляются на свет от насилия хумансов над перворожденной. Считается, что мое прозвание – Подменыш – лишь вежливый эвфемизм.
Истина куда страшнее.
Я должен принять ее. После всего, что случилось, отрицать прошлое или бежать от него уже невозможно. Я
