Действовать нужно было немедля. Ждать, покуда богиня выиграет свою битву, значит проиграть войну. Против ВРИЧ ее сил будет довольно. Но истинная угроза его народу исходила не от заразы, а от тех, кто напустил ее. Одолеть их у богини не было ни шанса. Думая, что война окончена, она вернется на Землю… и погибнет.
Чтобы спасти свой народ, Ма’элКот должен вернуться.
Те, кто жил в нем, шумно требовали внимания, и бывший бог отворил ворота своего рассудка, пропуская их по одному. Он возвышался над призраками, точно великан, окидывая мертвецов холодным взором.
Первым среди них, как всегда, шел гаснущий затертый огарок злосчастного слабака, которым был когда-то великан, – Ханнто-Коса.
Ханнто из Птерайи, Ханнто-Коса, горбатый одышливый чернокнижник, был близорук, хрупок и труслив, как и положено одинокому дитяти писца-подмастерья. Ханнто умолял об осторожности, шарахаясь от воображаемых унижений, ожидающих в случае поражения. «Я больше, чем ты, – ответил ему великан. – Я Тан’элКот. Поражения не будет».
Обок Ханнто стоял куда более недавний насельник тан’элкотова рассудка: Ламорак – Карл Шенкс, чьи воспоминания семь лет тому назад навеки были вплавлены чарами в мозг Тан’элКота. Ламорак, которого запугивали старшие братья, которого избил и едва не изнасиловал Берн в имперском Донжоне, кто лежал беспомощный под ножами мастера Аркадейла в Театре Истины, – таился по самым темным уголкам мозга, призывая опустить руки.
Ламорак ненавидел Кейна и боялся. Самым ярким его воспоминанием был полдень на арене, когда Кейн прижал его шею к всеразрушительному клинку Косалла и швырнул голову убитого на колени Ма’элКоту. Пэллес Рил вызывала в нем похоть, смешанную с яростью: глубочайшим его желанием было затрахать ее до смерти, и все же дух Ламорака оставался скован цепями отчаяния и бессилия. Ламорак неустанно нашептывал, что все суета, все – случай, что жизнь – лишь несчастье, подверженное капризам мироздания; а раз все бесполезно, то не лучше ли выжить в безопасном месте, как сейчас, чем решаться на страдания в бесплодной борьбе. Ламораку он ответил: «Жизнь хаотична, если ты ей позволяешь. Я превыше, чем был ты».
За спиной Ламорака толпились призраки бессчетных иных, кого за долгие годы принял в себя Ма’элКот: безликие, почти бесформенные тени, судьбы слишком убогие, чтобы сохранить отчетливость в этом пародийном посмертии. Голоса их сливались в гул прибоя, умоляя помнить их, любить их, позаботиться о детях. «Не бойтесь, – сказал он толпе, – ибо я с вами».
Собравшись с силами, он загнал их всех за врата и запер врата за ними. Осталась лишь одна тень.
Ма’элКот.
Титанический в мощи своей, величественный в доспехах из глянцевого обсидиана. Длинная борода его топорщилась, волосы ниспадали на плечи, глаза сияли, как черные алмазы. «Я гряду, – сказал он Ма’элКоту. – Ты будешь жить».
И молчаливый бог в темнице рассудка поднял в благословении десницу.
Тан’элКот вынырнул из глубин сознания в реальный мир. Пальцы его набрали на клавиатуре код вызова. Щелчки прозвучали гулким, мерным ритмом: как барабанная дробь перед казнью.
Зеркало осветилось. Веселенькая мультяшная стенографистка сообщила ласковым голосом, что готова записать его обращение к Совету попечителей «Неограниченных Приключений».
– К вам обращается император в изгнании Тан’элКот, – проговорил он медленно и отчетливо. – Передайте вашему Совету попечителей, что в обмен на некоторые поблажки я готов разрешить проблему с Майклсоном.
Он нажал на «отбой» и вздохнул.
«Скоро, – прошептал он таящемуся внутри богу. – Уже скоро».
9
Хэри стоял в техничке. За бронестеклянной панелью покоилась на лазерных весах тускло-серая керамическая облатка – саркофаг фримода, где покоилась Шенна. Он старался не думать о том, какой восторг переполняет ее сейчас.
В последние годы камеры фримода были переполнены. Прежде ими пользовались лишь дважды в год, когда отправляли выпускников очередного курса Консерватории в Поднебесье на двухлетниюю практику; Студия Сан-Франциско была самой старой на Земле и единственной, где имелись камеры частотного переноса. В Поднебесье таких установок имелось двадцать пять, не считая Перекрестка в Терновом ущелье – все разбросаны по отдаленным местам и замаскированы под храмы особенно мерзкого бога-паука.
В Поднебесье установкам не требовалось сложного оборудования; только маленький трансферный насос, чтобы создать зем-нормальное поле для компьютеров и аппаратуры связи, и чудовищно хитроумные механические весы. Частотный перенос – это, по сути, обмен массой-энергией между вселенными и потому требует исключительной точности в измерении переносимой массы. Чем ближе соотношение принимаемой и отправляемой массы к единице, тем меньше энергии нужно затратить. Даже воздух в гробу взвешивался до молекулы.
Фримод был основной причиной того, что Студия Сан-Франциско держалась на плаву при новом директоре. Когда была основана компания «Поднебесье» и началась полномасштабная разработка минеральных ресурсов иномира, Студия Сан-Франциско оказалась единственной, где уже имелось необходимое оборудование.
В другом конце технички за таким же броневым окном, только побольше, виднелись причалы: огромная зала, набитая запечатанными контейнерами, помеченными ярлычками на западном наречии – что и куда отправлять. По другую сторону залы громоздились титанические, с грузовик размером, бочки с отходами: когда не приходилось отправлять на ту сторону оборудование, вес прибывающей руды балансировали, возвращая в Поднебесье отвалы после ее переработки. На причалах всегда было шумно: под рокот могучих турбин постоянно прибывали и отбывали грузовики.
Но Хэри было не до них. Он видел только серый саркофаг Шенны и слышал лишь голос техника, вполголоса диктующего поправки своему товарищу в другой вселенной.
«С Кейном лучше не вздорить, – мелькнула исполненная бессильной горечи мыслишка. – Если он взаправду разозлится, то побежит жаловаться жене».
