– Поправлю свое предыдущее высказывание: Пэллес Рил недоступна для вас – но не для меня покуда. Я могу остановить ее, господа. Дайте мне шанс, и я сделаю это.
– И какова будет цена?
– Ее я убью бесплатно; я ее презираю. А вот сломить Кейна – это будет стоить дорого. Врожденная безжалостность делает Кейна смертельно опасным. На свой ограниченный манер, он пугающе упорен и способен мыслить исключительно гибко. Он не потерпит поражения в любой ситуации, которую способен интерпретировать в терминах боя.
– Серьезное заявление.
– Да ну? Позвольте представить вам хороший пример, который – полагаю, это простительно, – врезался мне в сердце. Не так давно он поставит себе целью сохранить жизнь Пэллес Рил. Хотя с одной стороны ему противостоял живой бог, – он скромно прижал ладонь к груди, потом обратил ее к экрану, – а с другой – самая могущественная административная структура, какую знал этот мир, он – единственный, одинокий человечек – переборол нас обоих.
– Были особые обстоятельства…
– Пустые слова. Детали. Когда, чтобы спасти ту, кого он вознамерился спасти, Кейну потребовалось одолеть в единоборстве величайшего бойца своей эпохи, он сделал это. Забудьте, что этот человек превосходил Кейна в любом из боевых искусств, забудьте, что Берн даже безоружным мог убить его во сне, не сбившись с храпа. Но вспомните хотя бы, что Берн орудовал мечом, вошедшим в легенду, Косаллом – клинком, который нельзя остановить. Вспомните, что Берн был одарен силой превыше человеческой и кожа его была прочней стали. Вспомните, что Кейн вышел против него избитым, раненым, почти увечным,
Тан’элКот многозначительно умолк.
– Удача.
– Удача, – выплюнул Тан’элКот с яростью, поразившей его самого. – Этим словом невежды определяют меру своего невежества! Они слепы к путям сил, движущих вселенную, и свою слепоту называют «наукой», или «здравым смыслом», или «прагматизмом», а натолкнувшись на стену или упав с обрыва, зовут свою неуклюжесть «удачей»!
– Мы готовы удовлетвориться гибелью Пэллес Рил. Возможно, мы найдем промежуточную цену.
Тан’элКот фыркнул.
– Очевидно, вы полагаете, что спасете свои планы, убив ее. На самом деле все наоборот. И свидетельство этому то, что я стою перед вами. Хотите помешать Пэллес Рил? Сначала убейте Кейна.
– И снова – зачем нам твоя помощь?
Ну даже такие тупицы могли бы увидеть истину, если нарисовать ее достаточно крупно и прямо под носом!
– Потому, – терпеливо объяснил он, – что никто другой не понимает, что на самом деле суть Кейн. Без меня вы узнаете это, но слишком поздно. Он научит вас сам, но знание это вы унесете в могилу. Отвергнув мое предложение, вы погибнете, проклиная собственную глупость. Хотите узнать, какова судьба восставших против Кейна? Спросите Артуро Коллберга.
– Артуро Коллберга?
Последовала долгая-долгая пауза – слишком длинная для ответа на риторический вопрос.
– Идеальный выбор, – проговорил незримый собеседник. – Так и поступим.
3
Артуро Коллберг вцепился в краешек меламиновой стойки своего терминала. По шрамам на голове, обнаружившихся под отступающей шевелюрой, струился пот. Кожа за прошедшие годы стала бумажной: пожелтевшей от старости, сухой и бугристой. Только губы, все в пятнах от больной печени, сохранили упругую пухлость. Стиснутые зубы почернели от кариеса.
«Это мне снится, – подумал он. – Это только сон».
В почтовом ящике терминала помаргивал яркий кружочек. А в нем поднимал на дыбы крылатого коня рыцарь в сияющих доспехах. Сообщение со Студии.
Это точно сон.
Но на сновидение не похоже. Кабинки работников приемного отдела вокруг выглядели кристально-четко и до омерзения знакомо. Сквозь тонкие стены слышались стоны пациентов в смотровых, в коридоре кто-то бесконечно истерически всхлипывал. По флуоресцентным лампам на потолке ползала пара здоровенных, раскормленных на крови мух.
Убедившись, что надзиратель не поймает его на том, что работник отлынивает, Коллберг рискнул оглянуться. Письмоводители в соседних кабинках привычно горбились над терминалами, торопливо барабаня по клавишам. Здесь, в клинике для рабочих района Миссии, за ввод данных в систему платили сдельно: десятая часть марки за каждую анкету. С маниакальным упорством вглядывались они в экраны, и в зале воняло прокисшим от страха потом.
Годы, проведенные в поденщицком гетто, содрали мясо с костей Коллберга, некогда ловкие пальцы превратились в скрюченные артритом клешни. Он едва узнал руку, двинувшую курсор в сторону почтового ящика, потому что на единственный бесконечный сладостный миг вспомнил ее такой, какой она была когда- то.
Каким был когда-то он сам…
Он вспомнил, как сидел в Корпоративном суде, глядя, как громоздятся улики против него, как проходят чередой актеры и техники, соцполицейские и соперники-администраторы, чтобы каждый мог бросить свою горсть земли на могилу, где он похоронен живьем. Вспомнил, как свидетельствовал против него Ма’элКот, и вспомнил величавое презрение, несгибаемое достоинство, бульдозерную уверенность в собственной правоте, звучавшие в тирадах бывшего императора.
