следующий раз голову откручу!
Жилло быстро сообразил, что надо делать, и прикинулся, будто покоряется судьбе:
— Если вы желаете, дядюшка, я уйду…
— И куда же ты отправишься?
— Я еще не думал об этом… Уеду куда-нибудь из Парижа…
— Вот и чудненько. Да только я тебя знаю: сперва помчишься плакаться маршалу…
— Даю слово, дядюшка, я буду нем как рыба.
— Верится с трудом… Пожалуй, я отхвачу тебе язык — тогда уж ты меня точно не выдашь.
Жиль разразился демоническим хохотом и заявил:
— Ты же сам меня надоумил, рассказав о Пардальяне. И про уши — тоже его идея! Светлая все-таки голова у этого мерзавца!
Жилло оцепенел от страха; парень захрипел, обмяк и лишился чувств. А дядя принялся деловито точить громадный кухонный нож. Потом он отыскал в буфете огромные клещи и шагнул к бедняге-племяннику. Однако Жиль быстро понял, что отрезать язык гораздо сложнее, чем отсечь уши. Соображая, с чего начать, старик склонился над Жилло, сжимая в одной руке нож, а в другой — клещи.
— Так-так-так… — бормотал Жиль, — как бы мне это сделать половчее?.. Ну и хорош же будет после этого Жилло…
А над дворцом гремел гром и сверкали молнии. По пустым коридорам особняка гулял ветер…
Вдруг веки Жилло дрогнули. Жиль, отбросив все сомнения, принялся за дело и постарался засунуть клещи парню в рот. Но бедный Жилло крепко стиснул зубы и замер. Его глаза снова налились кровью, от напряжения выступили вены на шее… Это была ужасная схватка дяди и племянника… Но внезапно Жилло захрипел, а потом закричал громко и страшно: Жиль сумел разжать бедняге челюсти, поймать клещами язык и чудовищным рывком выдрать его изо рта.
— Сам виноват! — прошипел управляющий. — Не дергался бы, я бы аккуратненько отрезал, чистым ножичком.
Старик гаденько засмеялся, но в этот миг сильный порыв ветра распахнул окно и погасил свечу. В воцарившемся мраке Жиль вдруг ощутил руки племянника на своей шее.
Боль утроила силы парня; напрягшись, он разорвал путы, вскочил и навалился на дядю. Весь в крови, страшный, словно восставший из могилы покойник, Жилло вцепился Жилю в горло. Пальцы несчастного все сильнее стискивали шею мучителя. Дядя и племянник, не размыкая смертельных объятий, рухнули на пол…
Рассвело… Через распахнутое окно комнату залили лучи утреннего солнца. Они осветили два трупа: один, окровавленный и изуродованный, все еще сжимал горло другого.
Глава 22
ТАКОВА ВОЛЯ БОЖЬЯ!
Панигарола стоял на коленях у главного алтаря в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа. Он взывал к Господу, вернее, вел безмолвный спор с самим собой. Монах походил на мраморную статую: не с Богом говорил он, а искал ответы на роковые вопросы в своей истерзанной душе. В соборе царила тишина; за его стенами выла буря. Екатерина, замерев у боковой двери, с нетерпением поджидала Алису де Люс и графа де Марийяка; пятьдесят фрейлин затаились у главного входа, сжимая в руках кинжалы. А Панигарола погрузился в молитву… нет, в глубокие раздумья.
«Зачем я явился сюда? Чего добиваюсь? И чего уже добился?.. Христос страдал, и Сократ страдал, но они приняли муки во имя великой идеи. Я чувствую, что в душе способен прощать, как Христос; я знаю, что могу мыслить столь же ясно, как Сократ; однако мной овладела жалкая, низкая идея: я хочу отомстить! Христос и Сократ были всего лишь людьми, подобными мне. И история, и свидетельства современников говорят, что они умерли, пребывая в мире и согласии с собственной совестью. Я, словно Христос, мечтал о тех временах, когда люди станут братьями. Мне грезилась республика, что была бы прекраснее Платонова государства. А теперь я оказался во власти низменных страстей и жестокой злобы. Я совершил чудовищное преступление: чтобы избавиться от своего соперника, я разжег огонь ненависти в сердцах фанатиков, обращаясь к ним от имени Всевышнего, от имени того, кто издавна был для людей воплощением Добра, Милосердия и Справедливости… И во имя Справедливости я подстрекал чернь убивать невинных; во имя Милосердия я призывал растерзать тех, кто молится Христу по-другому; во имя Добра я превратил своих прихожан в безжалостных зверей… Теперь гугенотов уничтожат, а ведь они выступают за чистоту церкви; они не пожелали мириться с неправедными пастырями, забывшими о Христе. А я громко кричал, что протестанты — еретики, предатели и убийцы… Я всего лишь жаждал убрать Марийяка! Мне нет дела до политики Екатерины и интриг Гиза. Но они хотят крови — и я хочу крови. Главное в том, что мы нужны друг другу, мы заключили страшный союз…
Знаю, я стал исполнителем воли Святой Инквизиции, знаю, нами руководят могущественные тайные силы, которые стремятся покорить весь мир… Но мне все равно! Мне нужен только Марийяк!.. Я мечтал прикончить Марийяка и получить эту женщину! Ради обладания ею я превратил Париж в ад!.. И что дальше? Сегодня ко мне пришел посыльный Екатерины и шепнул: «Будьте около двенадцати ночи в храме Сен- Жермен-Л'Озеруа, там вы встретите Алису». Да, именно эти слова он произнес… И я прибежал сюда, забыв о Марийяке… Я летел на крыльях любви, но королева напомнила мне о ненависти, сказав, что Марийяк тоже появится здесь… Что Екатерина хочет от меня? Она причинила мне уже столько зла! Я понимаю, жестокая королева, ты мечтаешь о том, чтобы я заставил Марийяка мучиться и ненавидеть так, как мучаюсь и ненавижу я сам… И я согласился это сделать! Бумага, бумага, которую я должен вручить графу… Какая страшная месть! И я, маркиз де Пани-Гарола, который считался когда-то в Италии воплощением дворянской чести и глубокой порядочности, опустился до такой подлости… Я собираюсь убить человека -и не в открытом бою, а из-за угла, убить не стальным клинком, а гадкой бумажонкой, в которой каждое слово — ложь… Вот до чего я докатился! И все — ради того, чтобы заполучить женщину, которая не любит меня и никогда не будет любить!.. «
Вдруг инок ощутил, что на плечо ему легла чья-то ладонь. Панигарола затрепетал.
«Настала роковая минута!» — подумал он.
В этот миг Алиса де Люс и Марийяк, взявшись за руки, приблизились к главному алтарю и замерли перед ним.
Екатерина Медичи, напряженная и очень серьезная, торжественно проговорила:
— Вот человек, который вас поженит…
Жених и невеста посмотрели на монаха; тот медленно выпрямился, отбросил капюшон и повернулся к ним лицом.
Как описать то, что пережила Алиса возле алтаря?!
Она узнала Панигаролу. Ее губы посинели, тело конвульсивно задергалось. Инок увидел в глазах молодой женщины панический ужас. Лишь теперь ей стало ясно, в какую страшную ловушку заманила ее королева. Наконец Алиса сумела отвести взгляд от Панигаролы; она устремила взор, полный безумного отчаяния на Екатерину, и та, не выдержав, отпрянула. Потом Алиса посмотрела на Марийяка, и граф, ощутив ее безмерную муку, отшатнулся и затрепетал.
Деодату почудилось, что небо обрушилось на землю. Ему ничего не было известно о связи Алисы и Панигаролы. но он все понял… Потрясенный до глубины души, юноша осознал, что перед ним откроется сейчас страшная правда. Он уже не сомневался, что в следующий миг ему расскажут о чем-то неправдоподобно мерзком…
А инок пожирал глазами Алису, лишь ее одну…
Эта сцена продолжалась не больше двух секунд. Но и двух секунд хватило, чтобы все надежды Панигаролы растаяли, как дым. Алиса смотрела на Марийяка с таким пылким обожанием… Огромная, искренняя, жертвенная любовь озаряла лицо молодой женщины внутренним светом…
А потом взор ее больших карих глаз устремился на Панигаролу! Эти прекрасные очи молили о милосердии…
«Истязай меня, — заклинали они, — пытай до смерти, но сжалься над ним! Ведь ты же не убийца! Не причиняй ему боли!»
Немая мольба любящей женщины, высшее воплощение нежности и муки, потрясла монаха. Он едва устоял на ногах и с удивлением понял, что злоба уходит из его души, уступая место сочувствию и
