Но бандиты даже не успели выпрямиться и одновременно рухнули на трупы лицами вниз. Шевалье ударом кулака в висок уложил Крюсе, а ветеран рукояткой пистолета проломил второму негодяю череп. Погромщики даже не вскрикнули, а лишь забились в агонии. Через минуту оба были мертвы.
Пардальяны вышли на улицу и снова отправились в путь. Они бежали, держась поближе к стенам домов, стараясь обходить пожары и не встречаться с шайками убийц.
Но скоро они снова заблудились и потеряли счет времени. А солнце уже стояло высоко. Его ласковые лучи пробивались сквозь пелену дыма. А колокола Парижа все звонили и звонили…
На одном из перекрестков Пардальяны остановились. Они увидели чудовищную процессию, двигавшуюся им навстречу. Около пятидесяти обезумевших фанатиков шагали плечом к плечу; за ними следовала огромная толпа, вооруженная дубинами, ржавыми шпагами, окровавленными копьями. У пятидесяти хищников, возглавлявших процессию, были только ножи, огромные ножи с окровавленными лезвиями. На шляпе у каждого был нашит белый крест. Пехотинцев сопровождали пятнадцать верховых. А перед процессией гордо выступали три человека с копьями в руках. Каждое копье было увенчано человеческой головой…
— Да здравствует Кервье! Да здравствует Кервье! — горланила чернь.
Толпу вел Кервье, книготорговец Кервье! Он потрясал копьем, на котором качалась бледная голова. И Пардальяны узнали голову несчастной жертвы. Оба в ужасе простонали:
— Рамус!
Шевалье на миг закрыл глаза…
Действительно, на копье была надета голова милого доброго старика-ученого.
Подняв веки, Жан почувствовал, что не может отвести глаз от мертвой головы. Наконец, взгляд его упал на человека, шагавшего с копьем, на Кервье. Парализовавшее шевалье чувство ужаса и сострадания превратилось в дикую ярость, от которой у юноши побелели губы.
Кервье заметил обращенный на него гневный взор, полный глубочайшего презрения. Он что-то пробурчал и, видимо, хотел указать своим прихвостням на Пардальяна, но не успел. Внезапно упав, Кервье покатился по мостовой.
— Черт! — прохрипел он, дернулся и затих: пуля, выпущенная из пистолета, угодила ему прямо в лоб. Стрелял, разумеется шевалье де Пардальян.
Вышло так, что в давке Жана грубо толкнул здоровенный детина с белым крестом на шляпе. Этот вояка размахивал заряженным пистолетом. Шевалье ударом кулака повалил парня, выхватил его оружие и спустил курок.
Толпа тут же кинулась на Пардальянов; загремели выстрелы из аркебуз; раздались угрозы и проклятия. Пятьсот бешеных псов с громким лаем всей сворой бросились на двух еретиков. Отец с сыном, отступая, втиснулись в узкий проход между домами. За ними, обогнав других преследователей, попытался прорваться верховой громадного роста в ливрее с гербами маршала де Данвиля. Всадник направил коня в проход и выставил вперед шпагу.
— Спасены! — внезапно воскликнул Пардальян-старший.
Шевалье еще ничего не понял, а его отец одним прыжком подлетел к лошади, голова и шея которой показались в проходе, вырвал у верхового поводья и втащил огромного скакуна в узкую щель между домами. Конь забился, застряв в проходе. Позади него бесновалась толпа, сыпя угрозами и бранью; обезумевшая лошадь пыталась взвиться на дыбы, а ошеломленный всадник в ливрее дома Данвиля тщетно старался послать коня назад. Затем, похоже, здорово перетрусив, детина сам подался назад и сполз с крупа лошади. Но ускользнуть он не успел, потому что конь взбрыкнул и ударом копыта отшвырнул незадачливого всадника…
Шевалье обвязал ремнем передние ноги жеребца, а Пардальян-старший уже собирался прикончить скакуна ударом кинжала, чтобы мертвое животное надежней преградило дорогу преследователям… Но Жан внезапно замер и изумленно воскликнул:
— Да это же Галаор!
Ветеран присмотрелся и тоже узнал жеребца:
— Верно, Галаор!
И оба весело рассмеялись. Передние ноги у Галаора были спутаны, но он еще отчаянней брыкался задними; бока его касались стен, и жеребец высился в проходе, словно живая баррикада. Оба Пардальяна кинулись вперед, к противоположному выходу из щели. Им придавала уверенности мысль, что Галаора не так-то просто будет обойти. Беглецы имели в своем распоряжении несколько минут. Но прежде, чем скрыться, шевалье обнял коня и прошептал:
— Спасибо тебе, мой верный друг…
— Черт возьми! — выругался бежавший впереди ветеран. — Мы попали в капкан. Это не проулок, а тупик! Но клянусь Пилатом, что-то мне знаком этот коридорчик! Когда-то я здесь бывал…
Неожиданно в конце тупика распахнулась дверь, и на пороге появилась женская фигура.
— Югетта! — хором завопили Пардальяны.
Перед ними и вправду стояла Югетта Грегуар, а выходившая в тупичок дверь оказалась черным ходом постоялого двора «У ворожеи». И как это ни отец, ни сын не узнали сразу хорошо известный им тупичок?!
Их привел сюда случай, и они нашли здесь убежище в ту самую минуту, когда псы Кервье готовы были растерзать их на куски…
Трясущаяся Югетта проводила отца и сына в зал. Там сидели трое: белый как мел хозяин, почтеннейший Грегуар, и два стихотворца — Дора и Понтюс де Тиар. Поэты попивали вино и писали — удивительное занятие в такой день!
— Сюда! — шепнула Югетта, подталкивая Пардальянов к лестнице. — Поднимитесь наверх, там есть дверь, которая ведет в соседний дом. Спуститесь по лестнице того дома и выйдете на другую улицу… Бегите же!
А поэты творили.
— Клянусь небом! — воскликнул Дора. — Я хотел бы сочинить оду, воспевающую славную победу над еретиками, оду, которая сохранит мое имя для потомков. Я назову ее «Парижская заутреня»…
— Чтобы написать такую оду, тебе придется окунуть перо в кровь, а не в чернила, — заметил Понтюс де Тиар.
— О, я несчастный! — завывал Грегуар, пытаясь рвать на себе волосы (занятие бессмысленное, поскольку почтенный трактирщик был совершенно лыс). — Мое заведение спалят, если узнают, что мы помогли им бежать!
— Любезнейший Ландри, — крикнул ему Пардальян-старший, — запишите на мой счет стоимость всего вашего имущества, туда же занесите сумму, что была в кассе, и приплюсуйте убытки от пожара!
— Клянусь, мы все оплатим! — кивнул шевалье.
— Бегите, бегите же! — умоляла Югетта.
Ветеран расцеловал хозяйку в обе щеки. А шевалье обнял трепещущую Югетту, нежно прикоснулся губами к ее векам и прошептал:
— Я тебя никогда не забуду!
Впервые он назвал ее на ты, и сердце Югетты едва не выскочило из груди.
Отец с сыном ринулись вверх по лестнице и скрылись…
Разволновавшийся трактирщик вынул давно приготовленный мешочек с деньгами и драгоценностями супруги.
— Нам тоже надо бежать, — вздохнула Югетта. — Эти безумцы уже прорвались в наш тупичок.
— Бежим, — едва держась от страха на ногах, пролепетал достойнейший Ландри.
— Мадам Ландри! — загремел голос поэта Дора. — Вы — плохая католичка, и я донесу на вас! Вы отсюда не уйдете.
Понтюс де Тиар вытащил шпагу и спокойно проговорил:
— Бегите, Югетта, бегите, дорогой Ландри! Если эта гадюка попытается укусить, я ее напополам разрублю!..
Перепуганный Дора съежился и замолчал [18].
Через несколько минут орда фанатиков вышибла дверь и ворвалась в гостиницу. Они никого не нашли и
