Леопард

— Трульс Бернтсен?

— Да.

— Рогер Йендем из «Афтенпостен». У вас найдется время ответить на пару вопросов?

— Ну, это зависит… Если вы опять про Юсси, то вам лучше поговорить с…

— Это не касается Юсси Колкки, кстати, примите мои соболезнования.

— О'кей.

Рогер сидел в своем офисе в здании почтамта, положа ноги на стол, и смотрел на низкие здания Центрального вокзала и на строящийся оперный театр, который скоро должен открыться. После разговора с Бентом Нурдбё в «Стопп прессен!» он потратил целый день и часть ночи, чтобы побольше разузнать о Микаэле Бельмане. Не считая слухов о том полицейском из Стовнера, которого избили, придраться вроде и не к чему. Но за годы работы криминальным репортером Рогер Йендем успел собрать целую свору постоянных ненадежных источников, ребят, которые за бутылку продадут хоть родную бабушку. И трое из них живут в Манглерюде. После нескольких телефонных звонков выяснилось, что они там выросли. Может быть, в том, что, как он слышал однажды, из Манглерюда никогда не уезжают, есть доля истины. Впрочем, туда никто и не переезжает.

В райончике, видно, и правда все друг дружку знали, во всяком случае, все эти трое прекрасно помнили Микаэля Бельмана. Потому что тот был крутым полицейским из стовнерского участка. А главное, потому, что увел у Юлле телку, когда тому за наркотики дали год условно. Срок стал безусловным, когда кто-то растрепал, что Юлле ворует бензин в Мортенсрюде. Телку эту звали Улла Сварт, она была самая красивая в Манглерюде, на год старше Бельмана. Юлле отсидел, вышел из тюрьмы, и все слышали, как он обещал разобраться с Бельманом, но, когда пришел домой за своим «каваем», в гараже его ждали двое парней в капюшонах. Они избили его железными прутьями до полусмерти и пообещали, что ему достанется еще больше, если он хоть пальцем тронет Бельмана или Уллу. По слухам, ни один из этих двоих не был Бельманом. Но один из них точно был тот, кого они называли Бивис, верный бельмановский лакей. И это был единственный козырь Рогера Йендема, когда он позвонил Трульсу «Бивису» Бернтсену. Тем больше оснований вести себя так, словно у него на руках все козыри.

— Я только хотел спросить, правда ли, что вы в свое время избили Станислава Гессе, временного сотрудника отдела кадров стовнерского полицейского участка. По просьбе Микаэля Бельмана.

Последовала долгая пауза.

Рогер кашлянул:

— Итак?

— Это все вранье.

— Что именно?

— Что Микаэль меня о чем-то просил. Все видели, как этот чертов поляк клеился к его жене, так что побить его мог кто угодно.

Рогер Йендем подумал, что насчет просьбы он, пожалуй, поверил бы. Но не насчет «кого угодно». Никто из бывших коллег Бельмана по стовнерскому участку, с которыми говорил Рогер, вроде и не мог сказать о нем ничего откровенно плохого. Но Бельмана явно не любили, никто за него не пошел бы в огонь и воду. Никто, кроме одного-единственного, верного пса Бивиса.

— Спасибо, это все, — сказал Рогер Йендем.

В то время, когда Рогер Йендем засовывал телефон в карман пиджака, Харри полез в куртку за своей трубкой и приложил ее к уху:

— Да?

— Это Бьёрн Холм.

— Вижу.

— Господи. Вот уж не думал, что ты завел список контактов.

— Ясное дело. Можешь чувствовать себя польщенным, ты один из четверых, кого я туда занес.

— А что это у тебя там за шум? Ты вообще-то где?

— Да тут игроки шумят, надеются, это поможет им выиграть. Я на бегах.

— Что?

— В «Бомбей-Гарден».

— А разве это не… тебя туда пропустили?

— Я член клуба. А в чем дело?

— Черт, ты что, ставишь на лошадей, Харри? Тебя Гонконг вообще ничему не научил?

— Расслабься, я здесь, чтобы проверить алиби Аслака Кронгли. По данным его конторы, он был в командировке в Осло, когда были убиты и Шарлотта, и Боргни. Ничего удивительного, он довольно часто бывает в Осло. И я как раз выяснил почему.

— «Бомбей-Гарден»?

— Точно. У Аслака Кронгли большие проблемы — он игрок. Дело в том, что я посмотрел выписки из его кредиток, которые они тут заносят в компьютер. Здесь указано и время, и все прочее. Кронгли четыре раза использовал свою карточку, и, судя по датам, у него есть алиби. К сожалению.

— Ладно. А у них компьютер с бухгалтерской информацией стоит в той же комнате, что и автомат для бегов?

— Что? Тут как раз финишный рывок, говори громче!

— У них… Ладно, забудь. Я звоню, чтобы сказать, что мы нашли сперму на лыжных штанах, которые Аделе Ветлесен носила в Ховассхютте.

— Что? Ты не шутишь? Выходит, скоро мы…

— Скоро мы можем получить ДНК седьмого. Если это его сперма. И единственный способ убедиться в этом — исключить всех других мужиков, которые были в Ховассхютте.

— Нам нужны образцы их ДНК.

— Да, — сказал Бьёрн Холм. — С Элиасом Скугом проблем нет, его ДНК у нас есть. С Тони Лейке хуже. Мы, конечно, всегда найдем ДНК у него дома, но для этого нам нужно решение суда. А после того, что произошло, получить его будет практически невозможно.

— Предоставь это мне, — сказал Харри. — Нам, кстати, нужна и ДНК Кронгли. Даже если он не убивал Шарлотту или Боргни, он мог изнасиловать Аделе.

— О'кей. И как же мы ее получим?

— Он же полицейский, а значит, ему доводилось бывать на месте преступления, — сказал Харри, и заканчивать объяснение ему не пришлось. Бьёрн Холм уже понял. Чтобы избежать недоразумений и путаницы, существовало правило брать отпечатки пальцев и ДНК у всех полицейских, которые были на месте преступления и в принципе могли там наследить.

— Я проверю по базам.

— Хорошо поработал, Бьёрн.

— Погоди. Ты просил тщательно все проверить, если мы найдем форму медсестры. Так мы и сделали. Это по поводу ПСГ. Я проверил, в Осло, в Нюдалене, есть бывшая фабрика, где делали ПСГ. И если она пустует, а седьмой занимался там с Аделе сексом, то, может, мы найдем там семенную жидкость.

— М-м-м… Трахался в Нюдалене, кончил в Ховассхютте. Вот и дотрахался наш седьмой. Говоришь, ПСГ. Это с фабрики «Кадок»?

— Да, а ты откуда…

— У моего приятеля там папаша работал.

— Что? Здесь такой шум?

— Финиш. Созвонимся.

Харри сунул телефон в куртку и сделал полоборота на кресле, чтобы не видеть расстроенных лиц проигравших вокруг зеленого поля. Гораздо приятнее — улыбающееся лицо крупье.

— Поздлавляю, Халли!

Харри встал, надел куртку и взглянул на купюру, которую протягивал ему вьетнамец. С портретом Эдварда Мунка. Значит, тысяча.