рассказывал ему, что ОАО «Северин Финмеканиска» сможет работать даже в том случае, если всей Швеции потребуется светомаскировка. Это приспособление считалось очень современным.
Как только зажегся свет, в мастерской стали появляться люди. Туре Хансон не мог поверить собственным глазам, он ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. В его мастерскую вошли молодые люди, человек пятьдесят, чтобы немедленно начать тайно работать в ночную смену.
Хансон пытался разглядеть лица, но безуспешно. Он не имел представления о том, кто эти люди и почему они работают по ночам с опущенными шторами. За своим станком он, разумеется, следил с удвоенным интересом. Хансон видел крупного парня лет тридцати, который наладил станок и принялся монтировать небольшие бугристые цилиндры, замеряя их после фрезеровки фланца. Казалось, большинство рабочих делают именно такие цилиндры — дециметр с лишним в длину и дюйм с небольшим в диаметре.
В силу понятных причин Туре Хансон не служил в армии, даже нестроевым, о чем особо не жалел. А между тем, научись он владеть огнестрельным оружием, ему не пришлось бы ломать голову над тем, что же изготавливают эти токари. Но Туре ничего не понимал, пока не увидел контролера, который стоял посреди мастерской и проверял каждый цилиндр, вставляя его в автомат, производя несколько резких движений и снова вынимая цилиндр. Прошедшие проверку изделия складывались в ящик со стружкой.
Это были замковые части для автомата; осознав это, Туре Хансон подписал себе смертный приговор — или забил первый гвоздь в крышку своего гроба, говоря языком триллеров.
Туре Хансон сидел час за часом и до рези в глазах смотрел, как токари вытачивают замковые части, после чего детали проверяют и складывают в ящики с деревянной стружкой. Секретная смена закончила работу поздно ночью, рабочие стали расходиться, тихо переговариваясь, лампы погасили, а шторы снова с шипением спрятались под потолком.
Заикающийся увечный шпион, вероятно, внутренне ликовал: он оказался прав, он доказал самому себе, что ночью в мастерской и вправду работают, что беспорядок на его столе вовсе не результат злой шутки.
Лео написал текст на пятьдесят страниц, вставляя пространные рассуждения о времени, об индустрии, о Третьем Рейхе и прочем. Лео старался подражать Эдварду Хогарту как мог.
Туре Хансон чувствовал и удовлетворение, и растерянность: он не знал, к кому обратиться. Было ли это тайное государственное дело или преступная махинация, речь в любом случае шла о чем-то секретном, не подлежащем разглашению, это Хансон понимал. Как бы то ни было, молчать он не стал и в первую очередь рассказал все своей супруге. Та, разумеется, решила, что муж кутил с Беркой или другим шалопаем, и потому встретила его, образно говоря, со скалкой в руках. Поначалу она не хотела верить байке, но вскоре сомнения улеглись, и фру Хансон стало ясно, что муж и в самом деле обнаружил нечто серьезное. Времена были ужасные, Европа, Африка и Азия пропадали почем зря, и народ был способен на что угодно. Жена, разумеется, хотела, чтобы Туре молчал и постарался забыть то, что увидел. Другие пусть воюют, а Туре увечный, в бою ему не место. Впрочем, она понимала, что Хансона ее слова не остановят. Туре был слишком большим сторонником порядка, чтобы забыть эту ночь. Даже известие о том, что он скоро станет отцом, не могло остановить Хансона. Наоборот: зная о приближающемся отцовстве, Туре Хансон не мог позволить себе трусость.
Вскоре после той ночи Туре Хансон обратился в крупную газету. Эдвард Хогарт писал, что однажды весной сорок четвертого в редакцию поступил очень странный звонок. Молодой человек возбужденно, заикаясь, рассказал о том, что ему довелось увидеть однажды ночью в мастерской, где он сам работает днем, причем Хогарт добавил: «…Если бы не заикание, я принял бы его за обычного сумасшедшего».
Эдвард Хогарт не стал медлить и пригласил молодого рабочего зайти в редакцию на следующий день. Встреча не состоялась. Четвертого мая сорок четвертого года заикающийся и хромой токарь Туре Хансон бесследно исчез. В доме на Брэнчюркагатан осталась жена, которая в ноябре того же года родила сына, получившего имя Вернер. Беременность протекала в кошмарных условиях: бесконечные полицейские допросы, которые ни к чему не приводили. Все это превратило фру Хансон в сурового, разочарованного человека. После рождения сына Вернера она решила раз и навсегда забыть о муже. Она поняла, что торжества справедливости ей не дождаться.
Было уже очень поздно, и Лео выпил не одну рюмку. Сидя в кабинете Стене Формана, он праздновал победу. Сам главный редактор сидел по другую сторону стола, курил одну сигарету за другой и внимательно читал пятидесятистраничный документ, составленный Лео. Форман стонал, кряхтел и бормотал, но казался довольным. В ярком свете настольной лампы он выглядел совершенно изможденным, но выражение усталости время от времени сменялось на его лице удивлением, когда он видел заметки на полях. В редакции царила мертвая тишина, и Лео, минуя рабочие столы, подошел к панорамному окну с видом на город и парк. Лео и Стене были совершенно одни, если не считать вахтера. Дело Хогарта по-прежнему было «off the record».
С громким фырканьем, напоминающим тот самый знаменитый в шестидесятые смех, Форман захлопнул папку и убрал ноги со стола. Он закончил читать и теперь молча сидел, потирая переносицу.
Исполненный ожидания, Лео сидел с рюмкой в руке и теребил свое аккуратное досье, как неуверенный кандидат при приеме на работу. Наконец Стене Форман прервал молчание новым взрывом фыркающего смеха и спросил, не устал ли Лео. Лео немного удивился вопросу, но ответил утвердительно. Он устал, он был измотан и издерган. Рвение первооткрывателя не давало ему уснуть несколько суток, он словно позабыл об усталости. Она скопилась горячим, болезненным и до некоторых пор контролируемым облаком в голове. Но Лео не мог сбавить обороты, чтобы отдохнуть, — битва была в самом разгаре; Лео постоянно думал о заголовках, кричащих, орущих заголовках, которые вынесут этот скандал на суд публики во имя правды и просвещения. Ничто прежде так не поглощало его, ни одна миссия не увлекала настолько, чтобы все остальное казалось несущественным, полной чушью. Даже в периоды самого напряженного творчества он не переживал ничего подобного. Лео не прикасался к черной рабочей тетради, где его ждали наброски к «Аутопсии». Сейчас все это казалось чистой терапией, интровертной чепухой. Благодаря делу Хогарта, Лео получил возможность вновь обрести давным-давно утраченный мир.
Однако Стене Форман мыслил совсем иначе. Заполучив долгожданный «нитроглицерин», он вовсе не выглядел таким радостным и возбужденным, каким Лео ожидал его увидеть. Вид у Стене Формана был, наоборот, подавленный и удрученный. Он словно пытался удержать под контролем серьезную, смертельную опасность.
Лео пил виски глоток за глотком, и алкоголь понемногу рассеивал горячее, давящее облако усталости, превращая его в одурманивающие осадки. Он откинулся на спинку кресла, закурил новую сигарету и сделал пару глубоких затяжек.
Стене Форман заговорил о журналистике в целом, о том, как все сложно, как трудно порой бороться с ложью, сокрытием фактов и так далее, и тому подобное. Газетный мир — сущий ад. Лео не понимал, что Стене хочет сказать. Он перескакивал с одного на другое, говоря то о себе, своих баснословных алиментах и усталости, то о газете «Молния», недобросовестных консультантах-экономистах, немилосердных кредиторах и растущей конкуренции.
Это были по большей части старые песни; Лео пока не понимал, куда клонит Стене. Он попросил редактора говорить прямо. Все знают об условиях рынка, зачем разглагольствовать об этом сейчас? Скоро они отпразднуют победу, отсалютуют в честь восстановленной справедливости, Вернер будет восстановлен в правах, «Молния» станет продаваться, как семечки, а «Дело Хогарта» наконец-то предадут огласке.
Стене Форман согласился поговорить начистоту. Для начала он похвалил Лео за мастерски проделанную работу. Общая картина ясна, не хватает лишь деталей, неизвестных Лео, но известных самому Форману. Главный редактор Стене Форман, который в эту минуту выглядел так, словно не один десяток лет возглавлял «Вашингтон пост», снова пересказал историю, названную «делом Хогарта». Шаг за шагом, начиная с того дня, когда Туре Хансон обнаружил, что ОАО «Северин Финмеканиска» неподалеку от канала Сикла в Стокгольме на протяжении нескольких лет производило детали оружия во время тайных ночных смен. Хромой, заикающийся токарь внезапно исчез, а полицейское расследование было прекращено
