—
— Прекрасно терплю. А что?
Лео медленно жевал, фыркая и качая головой, как будто речь шла о чем-то фундаментальном, чего я не понимал.
— Что ты хочешь сказать?
— Я тебя не знаю, — сказал Лео. — Не знаю, как ты устроен. Мы же с тобой ни разу не говорили.
— Тебя дома никогда нет. Так что неудивительно…
— Ты меня боишься, потому что я был в психушке…
— Не боюсь я тебя, я всегда это говорил.
Лео что-то пробормотал, глядя в тарелку, и налил еще пару рюмок.
— Что-то у вас здесь не так, не замечаешь? — сказал Лео. — Ты только и делаешь, что оправдываешься, так?
— С чего бы я вдруг стал оправдываться?
— Откуда мне знать — оправдываешься, и все.
— Ну и что, разве я виноват?! — воскликнул я. — Ты приходишь, поднимаешь шум — шуми на здоровье, но сам-то хоть что-нибудь делай! Мы несколько дней занимались уборкой, чтобы здесь хоть как- то можно было жить. И нам нужна была твоя помощь.
— Тогда выпьем, — преувеличенно любезно произнес Лео.
Мы опрокинули по стопке, я запил пивом. Лео же смаковал вкус водки.
— Ты не думай, что я нарочно все порчу, — просто мне этот ваш порядок поперек горла, понимаешь, — сказал он. — Генри вечно старается быть порядочным, хорошим, и ты стараешься. Мне это не нравится.
— Что значит — порядочным?
— Ты тут сидишь на жопе, как бройлер, и строчишь. Выйди на улицу! Иди, оглядись по сторонам. Посмотри на людей в городе, посмотри на их лица — увидишь, что скоро произойдет!
Лео закурил, уронил спичку в масло, достал и подчистил сажу ножом. Я не нашел ответа.
— Неужели вы
— Успокойся, Лео. Не надо кричать.
— А я спокоен. Это ты меня боишься, потому что я был в психушке.
— Да не боюсь я тебя!
— Ладно, прости. Я не хотел портить тебе настроение.
— Ты и не испортил, — отозвался я. — Главное, не будь таким агрессивным. Как будто тебя в чем-то обвиняют.
Лео снова фыркнул, вероятно, изображая высокомерие.
— Пойду, — сказал он. — Я вам только мешаю.
— Вовсе не мешаешь. Приляг лучше и поспи.
Лео то ли фыркнул, то ли хмыкнул, то ли просто издал какой-то звук, встал из-за стола и вышел. Я окликнул его, но он не отозвался. Его презрение сильно задело меня.
После ужина и ссоры с Лео я отправился в библиотеку, чтобы поработать пару часов, пока не настала пора смотреть рождественские передачи. Довольно долго мое внимание было сосредоточено на том, как Калле Монтанус, деревенский отпрыск Улле, лежал на диване в кухне дома, подлежащего сносу, в квартале Йернет, у Эрстагатан. Калле участвовал в оккупации квартала Мульваден, оставаясь там до последнего. На дворе был холодный декабрь, и я перечитал сцену Стриндберга, в которой Монтанус-старший мерз в ателье Селена, где половицами топили печь, и читал о еде, о майонезе, пытался уснуть, но не мог, и размышлял о самоубийстве на почве холода. Я попытался представить себе, как в наши дни мог бы выглядеть его сын, и стал делать наброски его лица, осанки и всего внешнего вида: мне уже показалось, что характер схвачен точно, и вдруг я, к огромному своему разочарованию, обнаружил, что на самом деле пишу о Лео. Снова разозлившись, я скомкал лист с никчемной характеристикой и бросил в корзину для бумаг. В ту же минуту хлопнула входная дверь, и я вышел в прихожую посмотреть, что происходит.
Генри лежал посреди прихожей, погребенный под пакетами, коробками и прочими упаковками, а сверху красовалась огромная рождественская елка. Из-под елки раздавалось тяжкое сопение, и, откопав друга, я обнаружил его в стельку пьяным. По итогам многочисленных извинений и объяснений выяснилось, что Генри был другом и братом, по меньшей мере, дюжины продавцов рождественских елок, каждый из которых держал наготове термос с глинтвейном по традиции, Генри обходил всех братьев, чтобы найти красивейшее хвойное дерево, достойное именоваться рождественской елью. Подобная разборчивость, разумеется, требовала жертв.
Утро сияло, как и полагается сиять рождественскому утру. Когда я проснулся, Генри уже успел зажечь свечи на елке, которую мы, ожесточенно споря, умудрились украсить ночью. Приятно пахло смолой из леса — и кофе из кухни. Генри приготовил завтрак, зажег все свечи в подсвечнике и в одиночестве наслаждался на кухне, открыв все окошки в рождественском календаре.
— С Рождеством, молодой человек, — сказал он.
— С Рождеством. — И мы пожали друг другу руки.
Огонь в кухонной плите потрескивал и искрился, и было довольно тепло, хотя морозные узоры на окнах не спешили таять.
— Видел елку? — поинтересовался Генри, когда я налил себе кофе и уселся за стол с утренней газетой.
— Конечно, очень красиво.
Генри откашлялся с унылым видом.
— Думаю, тебе стоит взглянуть еще раз, — сказал он.
Я почуял подвох и, чтобы не расстраивать нашего рождественского гнома, вернулся в гостиную, дабы вновь полюбоваться елкой. Под ней стоял соломенный козел, а по обе стороны от козла лежали подарки. Я польщенно вздохнул, мысленно укоряя себя за то, что не купил подарка для Генри. Мы заключили джентльменское соглашение, но мне следовало догадаться, что он его нарушит.
Один подарок предназначался Лео, второй — мне. На обоих было по этикетке с рифмованным посланием и подписью «Рифмовальная служба Биргера»: рифмоплет из «Мёбельман» открыл мастерскую по производству стихотворных поздравлений с круглосуточным рождественским режимом работы. Дела шли на ура. Народ валил к Биргеру с упакованными подарками, а он рифмовал за десять крон. Бешеные деньги — и без налогов. Генри, наверное, заплатил со скидкой, ибо стишок на подарке для меня был не особо высокого класса. «Когда рука поэта мерзнет в стужу, / То кто-то для согрева нужен. / И если нет любимой рядом, / То вязаная кофта — то, что надо! Рифмовальная служба Биргера, ’78».
Тем не менее, глубоко тронутый, я вернулся на кухню вместе с подарком, пожал руку Генри, сидевшему там с выпученными глазами, и вскрыл упаковку. Это была темно-коричневая кофта «Хиггинс» из качественного кашемира.
— Если не подойдет, можешь поменять, но цвет как раз под твои пиджаки, — сказал Генри.
— Это слишком, Темпа, это слишком. Мы же говорили…
— Но я все-таки захотел что-нибудь купить. Вчера у меня было такое великодушное настроение.
Я надел кофту — она идеально подошла.
— Само совершенство, — сказал я, глядя в зеркало в прихожей. — Мне и правда нужно было что-то такое.
— Эти кофты очень теплые, не сомневайся, — отозвался Генри. — Можешь надевать ее, когда работаешь.
— Она как будто для меня связана.
Генри был доволен моей реакцией, и я весь день проходил в новой, теплой кофте. При этом меня не покидало чувство, что мой приятель на что-то рассчитывал. В детстве подарки всегда дарили вечером, но когда мы были совсем маленькими, а нетерпение большим, часть подарка нам вручали уже утром, чтобы мы спокойно дожидались вечера. Теперь все было немного иначе: у меня был целый день, чтобы найти ответный подарок. Вероятно, на это Генри и рассчитывал.
