Однако кое-что, к счастью, произошло, а именно: публика заметила появившегося на арене Чико.
Пусть Чико и не обладал никакими особыми достоинствами, но уже одного его крошечного роста было довольно, чтобы все обращали на него внимание, и потому карлика знала вся Севилья. Но если его природная миловидность и пропорциональность его фигуры привлекали к нему внимание даже тогда, когда он был в лохмотьях (недаром тонкая ценительница прекрасного Фауста могла, не кривя душой, заявить, что он красив), то легко себе представить, какое впечатление он произвел, когда его очарование оказалось подчеркнуто блеском роскошного костюма; к тому же он носил этот костюм с присущей ему врожденной элегантностью и горделивой непринужденностью. Его непременно должны были заметить. И его заметили.
Ранее карлик простодушно сказал, что хочет послужить чести своего благородного хозяина. Чико и вправду послужил его чести. И, что гораздо важнее, он сразу же завоевал сердца насмешливой и скептической публики, признававшей, казалось бы, лишь силу и отвагу.
Чтобы отвести грозу, было довольно одного-единственного голоса, донесшегося неизвестно откуда; кто-то крикнул: «Да ведь это же Эль Чико!» И все глаза обратились к карлику. Дворяне и простолюдины, только что готовые разорвать друг друга, мгновенно позабыли о своей вражде и, объединенные одним добрым чувством, обрели согласие в восхищении.
Происшествие с Тореро было забыто. Даже он сам оказался на какое-то время в тени собственного пажа. Поскольку король изволил улыбнуться очаровательному коротышке, со всех сторон раздались восторженные возгласы. Больше всех и горячее всех восторгались дамы. И слово, слетавшее со всех женских губок, было одним и тем же, беспрестанно повторяемым присутствующими: «Куколка! Чудная куколка! Прелестная куколка!», и так без конца.
Чико никогда не смел даже и мечтать о таком успехе. Надо же, ему устроили настоящую овацию! Дело в том, что маленький человечек был весьма тщеславен и поэтому, невзирая на свои двадцать лет немного ребячлив. Надо ли бросать в него камень из-за такого пустяка?
Мы сказали читателю истинную правду, и теперь ему самому решать, по-прежнему ли карлик Чико достоин его уважения.
Надо было видеть, как он выпячивал грудь колесом и с каким задорным видом касался рукоятки кинжала. А тем временем одна мысль, одна-единственная, не давала ему покоя:
«О, если бы моя маленькая хозяйка была здесь! Если бы она могла видеть и слышать! Если бы она могла наконец понять, что я – мужчина и что я люблю ее всем сердцем и всей душой! Если бы она, моя обожаемая мадонна, была здесь! Она – вся моя жизнь, за нее я отдам всю свою кровь до последней капли… Если бы она была здесь!»
И она была здесь, да-да, она – малышка Хуана, затерянная в толпе; и если Чико не мог ее видеть, то зато она видела его отлично.
Хуана была здесь, она все видела и все слышала – все, что говорилось, все те комплименты, которые сыпались градом на ее слишком уж робкого поклонника. Она видела восторженные лица благородных, стройных и таких прекрасных дам, выражавших свое восхищение. Она отлично видела даже то, чего не видел простодушный Чико, весь отдавшийся мечтам о той, кого он обожал: томные взгляды, которые те же самые прекрасные дамы не стеснялись бесстыдно кидать на того, над кем она недавно смеялась.
В тот день, ради боя быков, который она, как всякая настоящая андалузка, не пропустила бы ни за что на свете, маленькая очаровательная Хуана надела свое самое красивое и самое дорогое платье, предназначавшееся для самых торжественных случаев. Мы знаем, насколько она была кокетлива, знаем, что ее достойный отец не стоял за расходами, когда речь шла об этом балованном ребенке, радости и счастье всего дома, и потому Хуана сегодня была ослепительна.
Сияющая и взволнованная, она столкнулась на лестнице «Башни» с господином де Пардальяном, и тот, казалось, не замечая ни ее смущения, ни ее растерянности – однако же, очень заметных, – бережно взял ее за руку и увлек в ту самую маленькую комнатку, в которую никто не смел входить без ее, Хуаны, разрешения.
Что говорил Пардальян малышке Хуаните, когда они остались наедине? Возможно, мы узнаем это благодаря последующим событиям. Пока же мы можем только сказать, что беседа была довольно продолжительной и что у малышки Хуаны, когда она выходила из своей комнаты, сильно покраснели глаза.
По крайней мере, так показалось Барбаре, ее кормилице. Кормилица обожала свою хозяйку и старалась не отходить от нее ни на шаг и исполнять малейшее ее желание. Правда, у старухи была своя особенность: что бы ни сказала и что бы ни сделала Хуана, даже если речь шла о совершенном пустяке, Барбара принималась ворчать и ругаться, призывая в свидетели всех святых и Деву Марию, и упрямо отказывалась признать правоту Хуаны.
Однако стоило Хуане передумать или пойти на попятную, как почтенная матрона тотчас начинала сердиться пуще прежнего, разражаясь проклятиями и злобной бранью и вовсе не замечая, что сварливо поносит как раз то самое, что отстаивала минуту назад. Хуана знала эту слабость своей кормилицы и охотно извиняла ее, ибо была уверена в любви и преданности славной женщины. Она ласково улыбалась, давала Барбаре выговориться и поступала так, как считала нужным.
Беседа с Пардальяном не изменила ее решения присутствовать на бое быков. Поэтому, когда настало время, она попросила Барбару сопровождать ее. Та, конечно, сразу же взорвалась:
– Отправиться на бой быков! И кому – вам, барышне! Святая Барбара, всеблагая моя покровительница, неужто я не ослышалась! Что за просьба! Какое неприличие! Скажите на милость! Да разве это подходящее место для уважающей себя девушки? Если бы еще вас допустили на скамьи и вы бы сидели среди знатных дам – в конце концов, это было бы только справедливо, все святые в раю согласились бы со мной: найдется ли среди самой высшей знати хоть одна девушка такая стройненькая и такая миленькая, как вы? Вы должны были бы сидеть там, должны, и не спорьте! Вы бы и где-нибудь на балконе, на площади, хорошо смотрелись, и даже в королевской ложе. Да-да, в ложе самого его королевского величества. Но пойти в толпу, где вас могут толкнуть, а то и вовсе раздавить, ведь сколько там соберется грубых, грязных людей!.. Святая Дева! Совсем вы ума лишились, как я посмотрю.
Хуана не рассердилась, но повторила свою просьбу, добавив, что раз уж она не имеет права сидеть на скамьях, отведенных для знати, то придется ей постоять в толпе, и что если Барбара откажется сопровождать ее, то она отправится туда одна.
На что почтенная матрона не преминула ворчливо возразить:
– Идти одной в толпу! Зачем же тогда, спрашивается, иметь служанок? Я, слава Богу, еще достаточно
