то меня наверняка арестуют, будут пытать, а потом казнят… хотя это к делу не относится, я знаю. Но, видишь ли, в таком случае погибнет и господин де Пардальян, а это уже гораздо важнее. Вот почему я прошу тебя хранить все в глубочайшей тайне. Речь идет о жизни того, кого мы оба хотим спасти.
Чико приложил немало трудов, давая Хуане понять, что она должна молчать ради своей любви к Пардальяну. Он и не подозревал, что назвал ей самую вескую причину, когда сказал: «Меня арестуют, будут пытать, а потом казнят», так что далее он мог бы не прибавлять ни слова.
Хуана содрогнулась. Более всего ее ошеломил тон, каким он сообщил ей о своей возможной гибели, – спокойный и равнодушный.
Почему он говорил такие страшные вещи? Господи Боже, значит, он хотел умереть? Как же он не подумал о том, что причинит ей страшное горе? У нее перехватило горло от терзавшего ее волнения, и она прошептала, сложив руки в умоляющем жесте:
– Ты можешь быть спокоен. Пусть они меня убьют, но им не удастся вырвать у меня ни слова.
Он ответил тихо, без досады, с бледной улыбкой на губах:
– О, я знаю. Ты сохранишь эту тайну.
И предельно усталый, разбитый после усилий, потребовавшихся ему для того, чтобы сдержать свои чувства, он отвесил девушке поклон и добавил, тоже шепотом:
– Прощай, Хуана!
И, не проронив более ни единого слова, он направился к двери.
Теперь уже ее сердце не выдержало. Как же он мог уйти вот так – после сухого, холодного и зловещего «прощай», которое, казалось, подразумевало, что она никогда больше не увидит его! Бледная, обессиленная, она выпрямилась в своем огромном деревянном кресле; рассудок ее изнемогал, и дорогое ей имя сорвалось-таки с ее дрожащих губ:
– Чико!
Потрясенный до глубины души, карлик внезапно обернулся. В непроизвольном порыве она протягивала к нему руки. Она уже почти не отдавала себе отчета в своих поступках. Если бы Чико бросился к ней и поцеловал ее холодные пальцы, она, конечно же, крепко обняла бы его, прижала бы к сердцу и, таким образом, приблизила бы наступление счастливой развязки.
Но оказалось, что наш маленький приятель обладает поистине железной волей; услышав призыв Хуаны, он остановился и сделал к ней два шага. Дальше, однако, он не двинулся. Он не сказал ни слова и, невозмутимый, неподвижный, стал ждать, когда она объяснится.
Девушка провела рукой по пылающему лбу, словно почувствовав, что рассудок покидает ее; глазами, полными слез, она непроизвольно пролепетала:
– Ты уходишь? Ты покидаешь меня? И тебе больше нечего мне сказать?
Ах, как красноречивы были ее глаза, когда она задавала этот вопрос! Только слепец и безумец, вроде Чико, мог ничего не увидеть и ничего не понять. Неожиданно он ударил себя по лбу, как человек, который вдруг что-то вспомнил.
– А Жиральда? – воскликнул он.
Хуана тотчас ощутила, что ее охватывает гнев. Как! Ни единого приветливого слова, ни единого дружеского жеста, да еще это неизменное ледяное безразличие! Он думал обо всех, кроме нее! Это было уж слишком. Ее руки, протянутые к Чико, медленно опустились, взгляд сделался холодным, горькая складка искривила ее алые губы, и она вызывающе закричала:
– А, так она тебе тоже небезразлична? А может, и она говорила тебе вещи, которые никто тебе раньше не говорил?
Карлик бросил на нее удивленный взгляд и строго сказал:
– Ведь это невеста дона Сезара! А разве я не являюсь пажом Тореро?
Она поняла смысл его слов. Ей стало стыдно за свой приступ ревности, и, покраснев, она опустила голову.
– Это правда, – запинаясь, признала она.
И, вновь проведя по лбу рукой все тем же машинальным жестом, она еле слышно прошептала:
– Я, кажется, схожу с ума.
– Ты не видела ее? – продолжал расспрашивать Чико. – Она была на корриде. Дона Сезара похитили как раз в тот момент, когда он направлялся к ней, чтобы воздать ей почести, сложив к ее ногам связку лент, которую он снял с головы быка. Должно быть, она оказалась в самой гуще схватки. Только бы с ней не случилось несчастья!
– Давай надеяться, что она сумела вовремя убежать. Может быть, я увижу ее еще до наступления ночи. Она наверняка придет в наш трактир справиться о женихе.
Карлик с задумчивым видом покачал головой.
– Она не придет, – сказал он.
– Откуда ты знаешь?
– Ее окружали кавалеры, показавшиеся мне подозрительными. По-моему, я различил в их толпе волчий оскал этого мерзавца, дона Гаспара Барригона.
– Что еще за дон Гаспар Барригон?
– Один из ближайших подручных Центуриона. Боюсь, Жиральду похитили. Помнишь, один раз ее хотели схватить прямо во дворе «Башни»? Центурион упрям, и, на мой взгляд, здесь замешан Красная Борода. Какая жалость, что шевалье де Пардальяну вздумалось спасти этому негодяю жизнь!
