Хорошо знавшую его Фаусту ему провести бы не удалось. Однако Эспиноза, несмотря на всю свою проницательность, попался на удочку. Он видел только маску, он восхищался ею и даже не подозревал, что под ней таится угроза. Поэтому великий инквизитор без малейшей иронии ответил:
– Я с первого взгляда понял, что передо мной очень умный человек. Следовательно, меня не удивляет то, что вы сразу постигли суть дела. Я должен вам сознаться: относительно пытки я целиком и полностью положился на советы принцессы Фаусты.
– Понятно, – спокойно ответил Пардальян. – Перед смертью, надеюсь, я буду иметь удовольствие хотя бы коротко переговорить с ней. Сударь, а ведь вы опасная гадина. Знаете, как мне хочется вас придушить?
И Пардальян с силой опустил руку на плечо Эспинозы. Великий инквизитор и бровью не повел. Он даже не пошевелился, чтобы освободиться от железной руки шевалье. Глядя прямо в глаза своему грозному противнику, он сказал так просто, как если бы речь шла вовсе не о нем:
– Знаю. Однако вы ничего мне не сделаете. Неужели вы считаете, что я не принял никаких мер предосторожности? Если бы я думал, что мне грозит опасность с вашей стороны, вам связали бы руки.
Пардальян быстро огляделся вокруг и увидел, что кольцо монахов сжалось. Он понял, что в следующее мгновение вся эта свора набросится на него. Его еще раз взяли бы числом. Шевалье яростно тряхнул головой и, не ослабляя хватки, еще сильнее сдавил пальцами плечо врага.
– Так-так, – прохрипел он. – Эти люди тотчас набросятся на меня. Но я могу рискнуть, а потом, кто знает…
– Нет, – спокойно прервал его Эспиноза, – вашим надеждам не суждено сбыться. Прежде чем вы меня ударите, вас схватят преподобные отцы. Заметьте, пожалуйста: их достаточно много, и они достаточно сильны, чтобы скрутить вас. Вполне вероятно, что нескольких из них вы уложите на месте, но до меня вам все равно не добраться. Они позволят убивать себя, не отвечая на ваши смертоносные удары, потому что вы должны остаться жить для уготованной вам муки. Знаете, чего вы добьетесь своей отчаянной выходкой? Я буду вынужден заковать вас в цепи. Этот метод мне противен, но в крайнем случае я решусь на него.
Пардальян наконец справился с собой. Что касается монахов, то за все это время они даже не шелохнулись. Уставившись на великого инквизитора, они ждали его приказа. Их бесстрашие ясно говорило об их уверенности в своей силе – силе большинства – и их беспрекословном повиновении великому инквизитору.
Внезапно Пардальян понял все это. Он понял, что находится во власти своего противника и что его поступок повлек бы за собой непоправимые последствия. Со свободными руками он еще мог на что-то надеяться, в цепях же ему конец. Любой ценой нужно было сохранить свободу движений. Медленно и с видимым сожалением он разжал пальцы и проговорил:
– Ладно. Вы правы.
Эспиноза выглядел по-прежнему безразличным. Видимо, он счел инцидент исчерпанным и повернулся к двери. В то же мгновение дверь открылась, и монахи шагнули назад, решив, что в их вмешательстве теперь нет необходимости. Однако они все так же следили за малейшим движением великого инквизитора и, разумеется, не выпускали из виду заключенного.
Дверь вела в темную узкую келью, в которой вовсе не было мебели. Стены кельи были побелены, пол вымощен белой плиткой. Повсюду виднелись маленькие канавки для стока воды. Но откуда здесь взяться воде?
То там, то тут – подозрительные бурые пятна на стенах. На полу – лужицы того же цвета. Холодно. Мрачно. Что это за келья? Карцер? Могила?
Однако это место, источавшее ужас, было обитаемо. Вот что увидел Пардальян.
Посреди комнаты, прямо напротив открытой настежь двери, стоял странный стул, ножки которого были прикреплены к полу большими железными крюками. К этому стулу было привязано нечто, отдаленно напоминавшее человека.
Ноги этого существа были прикованы к стулу, туловище привязано к спинке множеством веревок, железный ошейник не позволял голове двигаться, толстая деревянная перекладина с двумя отверстиями сдавливала грудь узника, и через эти отверстия безжизненно свисали его руки. Сильный монах в рясе, задранной до пояса, с засученными рукавами, демонстрируя мощные бицепсы, поигрывал страшными инструментами, которые казались совсем маленькими в его громадных лапах. По-видимому, он совсем не обращал внимания на свою жертву, лицо которой было искажено безумным ужасом.
Очевидно, монах выполнял полученный ранее приказ, потому что, несмотря на присутствие свидетелей, он принялся за дело, как только закончил осмотр инструментов.
Он зажал большой палец приговоренного в небольшие тиски, человек дернулся так, что, казалось, должен был разорвать веревки. Раздался страшный вой, и Пардальян почувствовал, что волосы на его голове зашевелились.
Бесстрастный монах встряхнул своим орудием. На пол упало что-то красно-белое, а с пальца несчастного закапал кровавый дождик: монах только что вырвал ему ноготь. Палач не спеша взялся за указательный палец. Узник извивался, как червяк. Послышался тот же нечеловеческий вой, пошел тот же красный дождик. Монах снова небрежно бросил на пол ноготь с приставшими к нему лохмотьями мяса.
Когда мучитель добрался до среднего пальца, человек потерял сознание. Тогда палач остановился, открыл стоявшую на полу сумку, достал оттуда какие-то снадобья и стал приводить несчастного в чувство с тем же старанием, с каким он его только что мучил.
Едва бедняга очнулся, как монах аккуратно положил пузырьки на место, снова взял инструменты и продолжил свое зверское занятие.
Пардальян, белый как платок, вонзил ногти в ладонь, чтобы не закричать от ужаса и отвращения. Все это казалось каким-то кошмарным сном, и, хотя сердце шевалье разрывалось от жалости и негодования, ему ничего не оставалось, кроме как безмолвно наблюдать за этой чудовищной сценой.
Когда упал пятый ноготь, человек уже не выл, а хрипел. Палач, по-прежнему ужасающе спокойный, собирался приняться за вторую руку.
– О, Боже! – невольно прошептал шевалье.
– Это все пустяки, – холодно проронил Эспиноза. – Идемте!
