всегда крутится в обратную сторону. Прядка ее волос прилипла к эдикову члену. Света вынула его изо рта и ногтями пощипала себя за язык. Ее глаза были снова отчаянно зажмурены. Член был серый и маленький. Он норовил выскользнуть из руки и уткнуться хозяину в бедро. Так маленькие дети прячутся за спину родителей от страшной собаки.
— Света! Хватит!
Она замерла. Словно всей спиной прислушиваясь к тому, что происходит.
— Иди за рассолом!
Лицо Шута сползало на пол, как выплеснутый на стену желток. Света поднялась на ноги. Солнечные квадраты похотливо гладили ее кожу.
— Что скажешь? Понравилось?
— Иди на кухню.
— Это все?
Эдик щелкнул резинкой трусов и сказал, что действительно... огурчики были бы супер... вон, еще и водка осталась.
Света наотмашь вытерла губы. Повернулась и ударила Эдика по лицу.
— Не понял?
Она качнулась и еще раз ударила Эдика. Он защитился рукой. Хороший боксер никогда не пропустит два удара подряд. Света выдернула руку и треснула его ногой по лодыжке.
Все замерли.
Эдик сказал: «М-мда».
Мутный дым сигареты переливался в утреннем солнце. Он закручивался водоворотиками и расслаивался, как плохо взбитый коктейль. Казалось, что вышедший на рок-сцену Эдик сейчас споет. Я подумал, что сломанный нос, как правило, не идет девушкам.
Эдик аккуратно, чтобы не уронить пепел, поднес руку с сигаретой к пепельнице. Щелкнул по ней пальцем.
— Ладно. Пойду я.
Все смотрели на него и ждали. Он потянулся за джинсами.
— Не думал я, Володя, что так все выйдет. В твоем-то доме!
— Погоди, Эдик!
— Чего тут ждать? Заехал, понимаешь, к товарищу.
— Да погоди ты!
— Чего ждать, Володя? Чего ждать? Ты же сам все видишь!
— Не, ну ты чего? Ты думаешь... Света, ты чего?
— Пошли, пацаны.
Шут покачивался на тонких волосатых ногах. Парни начали вставать с кресел. У них были обиженные лица. Эдик, шлепая рукой по дивану, искал рубашку.
— Да куда вы собрались-то? Парни! Это самое... Светка!
— С волом не можешь справиться?
Шут повернулся к Свете. Потом еще раз оглядел комнату. У него была большая и сильная рука. Мне показалось, что Света упала еще до того, как он ее ударил. В воздухе мелькнули длинные голые ноги. Словно растопыренные в знаке «Victory» пальцы.
Спиной она угодила прямо на стол. Что-то звякнуло. На книжные шкафы брызнул маринад. Лежащая в осколках и объедках Света напоминала фигуру на ростре фрегата. Корабль не выдержал тяжелого плавания и на всех парусах шел ко дну. Спустя очень длинную секунду вслед за ней на пол свалился низкий стульчик.
* * *
В прихожей кто-то бубнил, что волам только дай волю... нельзя волов распускать... ты же понимаешь! Сообразить, как зашнуровываются ботинки было нелегко. Последний раз я так напрягался, сдавая экзамен по тригонометрии. Я похлопал себя по карманам. Интересно, что именно я забыл?
Уже открыв дверь, я решил, что неплохо украсть немного сигарет. По комнатам бродили голые, полуголые и совсем не голые люди. На кухне я поискал в холодильнике пиво. Эпоха чудес закончилась еще до моего рождения. Я налил себе немного водки. Сигареты обнаружились только в комнате. Пачка была смята так, будто ночь напролет танцевала ламбаду с Чикатило.
Через экран телевизора ползли серые полосы. Эдик сидел, с ногами забравшись в кресло. Курил и покусывал губы. На его лице краснела Светина пятерня.
— Уже уходишь?
— Да. Пойду.
— Может, выпьешь? А то все расползлись.
— Да я только что. Счастливо, Эдик!
Я обернулся.
— Володю не видел? Хочу попрощаться.
— Там где-то.
Проходя мимо ванной, я услышал шум воды. Они не заметили, как я открыл дверь. Света сидела на корточках. Шут полотенцем смывал с ее лица и груди кровь. Он все еще был пьян и слегка покачивался.
— Ну что ты, Светик?.. Ну что ты?.. Не плачь... Ты же знаешь... Не надо...
— Не буду... Сейчас... Я не буду плакать...
— Ты — моя душечка, пончик-ватрушечка... Да, Светка?
Света поднимала на него заплаканные глаза.
— Да.
— Пончик-ватрушечка, да?
— Да... Пончик... Ватрушечка... Спасибо тебе...
Он кренился и целовал ее в макушку.
— Светка... Ты же знаешь...
— Я уже не плачу... А ты — моя ватрушечка...
Я аккуратно закрыл дверь и вышел из квартиры. В тот день, ближе к вечеру, начался первый за все лето дождь.
История третья,
о голосе голода и голове голого
— Куда бы нам пойти, а? Что здесь поблизости, а?
— До хрена чего! Здесь все поблизости! Хочешь, в «Метро» пойдем?
— Нет, в клуб не хочу. Пойдемте куда-нибудь выпьем.
— Просто выпьем? А потанцевать?
— Пойдемте в «Сундук»? Дженнет, вы пойдете в «Сундук»?
Я знал это заведение. «Сундук» из тех баров, где у хозяев не хватило денег на живую музыку и они развлекают посетителей другими средствами. Например, бармен с расстояния в полметра вдруг начинал общаться с вами через мегафон. Или в туалете вместо туалетной бумаги вы обнаруживаете мятую газетку («Для старообрядцев») и рулон наждака («Для любителей острых ощущений»). Над унитазом висит «Список лиц, которым разрешается не поднимать стульчак». Под номером восемь значится Венера Милосская.
Сологуб уверял, что нам понравится.
— А далеко это?
— Да нет! Минут за пятнадцать пешком дойдем!
— Да, Жанночка... понравится... пойдемте... пешком.
Феликс клонился к австралийке, будто собирался поцеловать ей ручку. Напиваясь, он всегда переходил на такие гусарские ужимки.
— Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
* * *
Эта осень целиком состояла из выборов. Власть должна была смениться снизу доверху. На Дворцовой каждую неделю давали концерт... в поддержку кого-нибудь. Все торопились заработать. Сологуб
