Никто — кроме господина де Пардальяна, да и то вряд ли.
А ведь в ловушку ее как раз и завлекли, упомянув имя Пардальяна и бумаги! Ссылка на Пардальяна, положим, была просто ложью, но раз про бумаги говорили — значит, о них кто-то узнал. Когда же? Не слишком давно — это ясно. Как ни думай — приходишь к одному: в бумагах ее кто-то рылся.
Итак, ей довольно легко было догадаться о причине ее похищения: церковники разыскали бумаги, а в них — те сведения, которых доискивались много лет. Тогда они испугались, что Бертиль помешает грабителям завладеть кладом, и, недолго думая, заперли ее до тех пор, пока не добудут вожделенные миллионы.
«Я не знаю лишь одного, — размышляла Бертиль. — Нашли они ту бумагу, где настоящие указания, или нет? Как бы узнать?»
Ответ пришел сам собой. Монахиня, бывшая при Бертиль служанкой и в то же время тюремщицей, не удержалась и рассказала ей, что в часовне ведутся раскопки:
— Хотят там отыскать подземную часовню святого мученика Дионисия. Сколько у нас тогда паломников будет! Не меньше, чем в старые времена.
Бертиль успокоилась: искали не там, где нужно, — значит, настоящих бумаг не нашли.
Но успокоилась она ненадолго.
«Пока они там работают, — думала девушка, — мне ничего не грозит, ибо у них нет никаких причин плохо со мной обращаться. Но вот когда они все разроют и ничего не найдут, когда поймут, что бумаги у них не те — тут-то они на меня и накинутся, чтобы вытянуть правду. Это уж наверняка! А до чего они могут тогда дойти — даже подумать страшно…»
При этой мысли Бертиль не могла сдержать невольного содрогания. Но мы уже видели: она была отважна и крепка духом. На раскопки, решила она, уйдет не меньше двух месяцев. А до тех пор он. конечно же, найдет меня и спасет!
Так размышляла Бертиль, исполненная веры в свою любовь…
Пока же перед ней очень заискивали и изо всех сил старались сделать ее пребывание в монастыре как можно менее тягостным. Разумеется, Бертиль знала: следят за ней строго — и старалась вести себя осторожно.
Служанка-тюремщица, исполнив обязанности прислуги, удалялась, и узница оставалась одна. Она могла либо гулять, либо же предаваться одиноким раздумьям.
Прошла неделя.
У Бертиль не было с собой ни другого платья, ни смены белья. Аббатиса предупредительно дала ей все это, а вдобавок прислала и прачку; ею оказалась наша старая знакомая Перетта.
Вы удивитесь, быть может, почему монахини нанимали прачку на стороне — ведь обычно обитатели монастыря делают все сами. Но суть в том, что монастыри тех времен совсем не походили на нынешние. Это были крупные феодальные владения, а аббаты и аббатисы являлись одновременно большими вельможами.
Мари де Бовилье и еще некоторые сестры из Монмартрского аббатства — изысканные молодые дамы — ни за что не доверили бы свои кружева какой-нибудь послушнице из простых, которая, может быть, стирала и чисто, но зато понятия не имела о последних веяниях моды. А мода касалась абсолютно всего, любой складочки на юбке или на воротнике.
На тысячу восемьсот ливров, что так благородно пожертвовали Гренгай, Эскаргас и Каркань, Перетта смогла завести свое дело. Она была обворожительна: скромна, всегда тиха и невозмутима, можно сказать, элегантна, к тому же — неизменно тактична и безупречна в работе. Везде, где бы она ни появлялась, ее прекрасно встречали — а приняв работу, не разочаровывались. Так что заказчиц у нее хватало.
У Перетты была подручная, чтобы таскать тяжелые корзины. Вдвоем они и пришли к Бертиль в первый раз.
Бертиль была очень добра и проста нравом — без малейшей тени дворянского высокомерия и предрассудков по отношению к «неблагородным». Радушно встретила она и двух работниц.
Девушки обменялись беглым, проницательным женским взглядом — и обе ласково улыбнулись. Они сразу друг другу понравились. Но рядом с ними была надзирательница. Поэтому им удалось обменяться лишь самыми обычными незначащими словами.
Всю неделю Перетта думала о новой знакомой — молодой, красивой, доброй, скромной и такой на вид грустной.
— Она, конечно, из какой-нибудь знатной семьи, — рассуждала юная прачка, — и держат ее там насильно. Неужели она сделала что-то очень плохое? Голову дам на отсечение — нет! У нее такие голубые ясные глаза — в них так и светится невинная душа! Нет, она не преступница — она жертва. Как же мне жаль ее! Как жаль!
И вот Перетта снова пришла в аббатство. Послушница опять была в комнате, но Перетте удалось намекнуть узнице: она сочувствует ее горю; если надо — готова помочь.
Бертиль поняла ее с полуслова, но не сразу доверилась. Кто знает — вдруг это снова ловушка? Может быть… впрочем, вряд ли. Ведь она и так уже в руках у врагов… Да и лицо у прачки такое честное, открытое…
«Не послать ли ее к нему! — размышляла Бертиль. — Найдет его и передаст, что я здесь… А уж он-то меня непременно спасет!»
Всю неделю провела она в этих раздумьях — мучилась и не знала, на что решиться. Инстинкт говорил, что прачке можно довериться; память о недавних злых обманах советовала не доверять никому. Временами Бертиль твердо решалась все рассказать новой знакомой — и тут же пугалась и вновь замыкалась в себе.
Миновала еще неделя. Перетта пришла опять. В этот раз они остались наедине, без надзора монахини. Другого такого случая могло и не быть… Открыться ей или нет? Тоска теснила сердце Бертиль, она все еще колебалась…
И вдруг Перетта заговорила первая — невозмутимо, как всегда:
— Я вас не знаю, сударыня… Но вы так грустны, так несчастны… Мне стало вас очень жалко. Если я могу вам чем-то помочь — скажите, я помогу.
Перетта неспешно выкладывала на стол белье из корзины, стоя боком к распахнутой двери (чтобы видеть, не идет ли монахиня).
Бертиль, не зная, что отвечать, молча смотрела, как изящно работают пальчики хорошенькой прачки. Лицо узницы являло неподдельное изумление. Перетта тихо и уверенно продолжала:
— Я понимаю, сударыня, — как вам сразу мне открыться? Вы же меня совсем не знаете… Но вы поверьте — на меня положиться можно. Только, сударыня, решайте скорей — сейчас придет монахиня с моей подручной и будет поздно. В другой раз мне их отсюда не отослать.
Бертиль молчала… Вдруг она взволнованно схватила Перетту за руку. На мизинце у прачки блестело маленькое железное колечко.
— Скажите, — нервно и недоверчиво произнесла Бертиль, — скажите — откуда у вас это кольцо?
(Его нашел Каркань в том самом футляре, который он стянул у Колин Коль, Гренгай же по просьбе товарища подарил колечко сестре.)
Перетту удивил не только вопрос, но и то волнение, с которым узница задала его. Время ли, право, заниматься такими безделками? Но бояться ей было нечего — она не отвела глаз под подозрительным взглядом Бертиль и просто ответила:
— От брата.
Бертиль поняла, что она не лжет, и спросила уже спокойней:
— Простите, что я так допытываюсь, но это для меня очень важно. А брат не говорил вам, где его взял?
— Нет, сударыня, — удивленно ответила Перетта.
— А кто он — ваш брат? Как его имя?
— Гренгай, сударыня.
Бертиль вздрогнула и свела брови, словно что-то внезапно ей вспомнилось. Затем ее глаза вдруг блеснули, лицо озарилось доброй улыбкой:
— Так и есть! А не служит ли ваш брат одному юноше?
