Глава 20
ЛЕОНОРА ГАЛИГАИ ВЫСЛУШИВАЕТ ПРИЗНАНИЕ САЭТТЫ
Саэтта, неотступно следовавший за портшезом, уносившим Бертиль, увидел, как похитители вошли со своей пленницей в дом на улице Ра. Подойдя поближе, он осмотрелся и прошептал:
— Одинокий дом на углу! Прекрасно! С закрытыми глазами можно найти!
И он пошел прочь решительным шагом, не пытаясь больше скрываться и никого не опасаясь… В голове его роились насмешливые мысли:
— Как же не везет этому бедному Кончини! Вот и еще одно любовное гнездышко раскрыто. Синьора Леонора будет довольна… довольна ли? Гм! Впрочем, мне что за дело… она хорошо платит, и мне этого достаточно!
Вернувшись домой, он, не раздеваясь, бросился на узкую кровать, бормоча:
— Уснуть, конечно, не удастся… но что делать до завтрашнего дня? Завтра! О, если бы оно уже наступило и я бы смог удостовериться, что сын Фаусты схвачен! — Из груди его вырвалось яростное рычание. — Разве может быть иначе? Начальник полиции получил мой донос… и побывал на том месте, что я указал… в этом нельзя сомневаться! Я видел землю, утоптанную сапогами лучников… Видел кровь… Там была схватка, это точно! Сейчас сын Фаусты лежит в цепях в каком-нибудь уютном подземелье… в Шатле или в Консьержери! Ха-ха-ха! Сын Фаусты — цареубийца! Его ждет четвертование… ужасные пытки!
Он расхохотался страшным смехом. Но вскоре его вновь охватило беспокойство, и он воскликнул:
— Все равно! Пусть бы скорее наступило завтра, чтобы я мог знать наверняка! Ведь малыш Жеан неимоверно силен! — В голосе его прозвучала какая-то свирепая гордость. — Мой ученик! И никого не воспитывал я с таким тщанием! Он вполне мог отбиться, этот отпрыск Фаусты и Пардальяна!
При воспоминании о Пардальяне он вздрогнул, а затем погрузился в глубокие раздумья, словно мысль о близком родстве шевалье и Жеана впервые пришла ему в голову.
— Сын Пардальяна! — произнес он наконец. — Пардальян! По правде говоря, из-за Фаусты я совсем забыл об отце. Пока его не было в Париже, я о нем вовсе не думал. Теперь он вернулся, и я, помимо воли, вынужден признать: Пардальян — отец Жеана, а Пардальян не сделал мне ничего дурного. Напротив, ему я обязан несказанной радостью, ибо он сражался с Фаустой, побеждал ее во всех столкновениях… и я увидел ее униженной, побежденной, уничтоженной! Да, но разве он сделал это ради меня? Нет. В таком случае, к дьяволу Пардальяна! Неужели из-за него я должен отказаться от мести? Да я лучше перережу себе горло! Впрочем, дело уже сделано. А потом, так ли уж его заботит судьба сына? Он, возможно, и не узнает ничего никогда. Значит? Значит, надо спать!
Но тщетно он переворачивался с боку на бок — сон не шел к нему. В ярости он поднялся, нацепил шпагу и вышел, бормоча:
— Меня гложет нетерпение… Прохлада ночи принесет мне успокоение… После прогулки я засну.
Он отправился прямиком на улицу Арбр-Сек и остановился у жилища Бертиль. Крыльцо и подступы к нему уже были им досконально изучены, но он приступил к разысканиям по второму разу, словно надеясь вырвать истину у безмолвного дома.
Первоначальные наблюдения его подтвердились.
Немного успокоившись, он пошел прочь и стал бродить по пустынным улицам, без определенной цели и не слишком отдавая себе отчет, где находится. Утром, уже совершенно обессиленный, он решил вернуться домой, чтобы отдохнуть хотя бы пару часов перед тем, как нанести визит Галигаи.
Около Круа-дю-Трауар его ожидал ужасный удар: с улицы Фур прямо на него шел Жеан, и он едва успел укрыться в нише одного из домов. Впрочем, молодой человек был настолько поглощен своими мыслями, что, казалось, ничего не замечал: прошел мимо, не обратив никакого внимания на Саэтту.
Жеан был уже довольно далеко, а Саэтта, которого сотрясала конвульсивная дрожь, все еще провожал его мрачным, полным ненависти взглядом, одновременно шепча в бессильной ярости:
— Он на свободе! О Dio ladro! Dio pocco! О силы ада! Он вырвался из такой великолепной западни! Он на свободе и возвращается к себе! Все надо начинать сначала!
Словно придавленный к земле тяжестью своего отчаяния, он поплелся домой и, оказавшись в своей комнате, рухнул на стул, обхватив голову руками. Долго сидел он в полной неподвижности, лихорадочно обдумывая планы мести.
Около восьми часов он отправился на улицу Сент-Оноре, и его немедленно провели к Леоноре Галигаи.
— Синьора Леонора, — сказал он с коварно-угодливой фамильярностью, — если вы желаете захватить голубку в гнезде, то вам надо только нанести визит на улицу Ра, в одинокий дом, стоящий на углу.
Саэтта, видимо, пользовался безусловным доверием Леоноры. Вероятно, в прошлом эту знатную даму связывали с наемным убийцей какие-то таинственные дела — быть может, даже сообщничество. Во всяком случае, она не сочла нужным притворяться перед ним и встретила его с лицом, искаженным от муки при мысли об очередной измене мужа.
— Итак, — произнесла она, едва удерживаясь от рыданий, — это правда? Я не ошиблась? Кончини завел новую любовницу?
Саэтта равнодушно пожал плечами и ответил:
— Э, синьора! Кто может помешать мотыльку порхать с цветка на цветок? А синьор Кончини и есть настоящий мотылек… вы это знаете не хуже меня!
— Да, — сказала Леонора с горечью, — ему нравятся все женщины… все, за исключением меня!
— Они быстро ему надоедают, и он бросает их быстрее, чем успевает влюбиться. А возвращается всегда к вам. Если вдуматься, то у вас самая завидная доля.
Леонора, казалось, не слышала, погрузившись в раздумья. Подавив вздох и обретя привычно- бесстрастное выражение лица, она спросила очень спокойно:
— Расскажи мне все подробно. Во-первых, имя. Как зовут новую любовницу моего мужа?
— Синьора, — флегматично заметил Саэтта, — позвольте поправить вас. Юная особа, о которой идет речь, вовсе не любовница монсеньора Кончини. И, полагаю, если когда-нибудь станет ею, то лишь в результате насилия… к чему уже пришлось прибегнуть, чтобы схватить ее.
При этом известии Леонора не выказала ни удивления, ни негодования, а только скептически покачала головой.
— Такая неприступная добродетель? — осведомилась она иронично.
— Гм! Не очень-то я верю в добродетель девиц, — отвечал Саэтта со спокойным цинизмом. — Однако сердце ее судя по всему, принадлежит другому.
— Ах, вот как! Рассказывай. Я слушаю.
Саэтта во всех деталях описал ей похищение Бертиль и слово в слово повторил разговор Кончини со своей пленницей.
Леонора слушала очень внимательно, ничем не выдавая своих чувств. Когда рассказ был завершен, она задумчиво произнесла:
— Похоже, ты прав. Сопротивление этой девушки доказывает, что она влюблена в твоего сына, как ты и говорил.
Закрыв глаза, она погрузилась в глубокие размышления. Саэтта вглядывался в нее с насмешливым любопытством, но ничто на этом неподвижном, словно вырезанном из мрамора лице не позволяло прочесть ее мысли. Придя, по всей видимости к какому-то решению, итальянка открыла глаза и холодно осведомилась:
— Тебе известно, что произошло этой ночью между королем и твоим сыном?
В глазах Саэтты вспыхнуло пламя. Наконец-то она заговорила о том, что терзало ему душу. С наглой и одновременно раболепной фамильярностью, к которой она, видимо, давно привыкла, поскольку не обращала на это никакого внимания, он проворчал:
— Понятия не имею. Напротив, с нетерпением жду, когда вы соизволите просветить меня.
— Так вот, — произнесла Леонора все так же зловеще-холодно, — король вернулся в Лувр около полуночи… в полном здравии… — она подчеркнула последние слова, — и, кажется, даже в весьма хорошем расположении духа. Так мне сказали.
— Ничего не понимаю! — прорычал Саэтта.
— Тем не менее, — бесстрастно продолжала Леонора, — нечто необычное имело место. Господин де
