сразу же заявил с присущей ему бесцеремонностью:
— Как раз в тот момент, когда вы окликнули меня, почтенная дама, я спрашивал себя, не поднесет ли мне стаканчик какая-нибудь милосердная душа… Просто изнываю от жажды. Быть может, у вас еще осталось то миленькое сомюрское винцо, которым вы меня потчевали в прошлый раз…
Госпожа Колин Коль, мгновенно достав из погребка запыленную бутыль, наполнила до краев стакан монаха.
Но Парфе Гулар отличался галантностью. Он поклялся, что даже не пригубит этот божественный нектар, если хозяйка дома не составит ему компанию. Матрона, как водится, стала отнекиваться — однако, по настоянию достойного отца и не желая обидеть его отказом, согласилась принести второй стакан. Монах и его налил доверху, не слушая протестов старухи. Зная легендарное обжорство Парфе Гулара, она выставила также огромное блюдо с пирогами, чем снискала одобрение исповедника, немедленно приступившего к трапезе.
Все это было как бы предварительной пристрелкой. Противники готовились к бою, незаметно приглядываясь друг к другу.
Как известно читателю, у каждого из них была своя цель. Оба тщательно ее скрывали и мысленно поздравляли себя с тем, что встреча состоялась в силу очевидной случайности.
Колин Коль, потакая известным слабостям почтенного отца, надеялась обрести его благоволение.
Парфе Гулар, со своей стороны, не сомневался, что она действует с какой-то задней мыслью. Но он достаточно хорошо знал ее и полагал, что несколько стаканов игристого вина быстрее развяжут ей язык.
Впрочем, это было его принципом: он всегда давал людям возможность высказаться, задавая вопросы лишь тогда, когда избежать этого было невозможно. Поэтому, ни единым словом не упомянув про Бертиль, он принялся болтать о том о сем, терпеливо ожидая, что матрона сама перейдет к интересующей его теме.
Колин Коль не обладала таким терпением и таким дипломатическим искусством. Ей до смерти хотелось узнать, что говорится в бумаге, обжигавшей, как ей казалось, кожу сквозь плотную ткань фартука. Итак, приняв сокрушенный и одновременно таинственный вид, она ринулась в наступление:
— Отец мой, я благословляю случай, приведший вас к моему дому. Вчера ночью здесь произошли такие интересные события, что мне хотелось бы испросить вашего совета на сей счет.
Парфе Гулар не повел и бровью.
— Говорите, дражайшая дама, — сказал он добродушно, -слабый мой разум к вашим услугам.
— Но, — продолжала матрона еще более таинственно, — события эти настолько важные, что о них никто не должен знать.
Снисходительный монах сам пошел ей навстречу:
— Так вы хотите, чтобы я выслушал вас с соблюдением тайны исповеди?
— Это было бы лучше всего, — торопливо ответила Колин Коль.
Поднявшись с кресла, Парфе Гулар придал лицу своему подобающее серьезное выражение, скрестил руки на животе и промолвил как нельзя более елейным тоном:
— Поступим согласно вашему желанию. Говорите, дитя мое, я слушаю вас.
Естественно, Колин Коль до мельчайших деталей знала все религиозные обряды. У нее не было оснований подозревать монаха, но она желала, чтобы таинство свершилось по всей форме, ибо только в этом случае на уста священника налагалась печать молчания. Исповедь потеряла бы для нее значение, если бы предписанный обряд не был соблюден. Поэтому, невзирая на пожиравшее ее нетерпение, она готова была потратить еще несколько минут. Смиренно, как и подобает кающейся грешнице, опустившись на колени, она придала лицу своему благочестивое выражение, набожно перекрестилась, сложила руки и начала с жаром тараторить «Сопfiteor» [22].
Она не упустила ни единой детали — монах же, в свою очередь, с подобающей важностью подавал положенные реплики. И только когда все было исполнено как должно, она приступила к интересующему ее делу.
— Прежде «всего мне нужно сказать вам, что с моей юной жилицей случилось большое несчастье. Ну, с той девушкой, что заинтересовала короля, знаете? Да? Так вот, ее похитили прошлой ночью.
И она рассказала монаху о похищении. За исключением некоторых подробностей, которые она предпочла либо обойти молчанием, либо слегка изменить, чтобы выставить жертвой саму себя, рассказ этот был точен.
Верный своей системе, Парфе Гулар не прерывал ее, иногда одобрительно кивая, а порой подбадривая односложными словами. Увидев, что она кончила, он все же попытался с помощью вкрадчивых вопросов выяснить, кто скрывался под маской.
Однако именно об этом матрона не желала распространяться. Монаху не удалось ничего из нее вытянуть. Решив, что она знает не больше, чем говорит, он не стал настаивать.
А Колин Коль приступила к самому важному для себя делу:
— Когда разбойники ушли, я долго не могла прийти в себя, отец мой. Что вы хотите от слабой женщины? Это был слишком тяжелый удар для меня. Немного оправившись, я подумала, что эти люди наверняка все перевернули вверх дном у моей жилицы. Выl же знаете, я хорошая хозяйка. Вот я и поднялась к ней в комнату, чтобы немного прибраться. И вдруг мне пришло в голову, что в бумагах девушки можно было бы отыскать следы человека в маске. Конечно, нехорошо рыться в чужих вещах, но если от этого зависит спасение бедняжки? К тому же, кто знает, там могли быть сведения, полезные для короля… а ведь он настолько заинтересовался ею, что пришел с визитом около девяти вечера… — Она напустила на себя самый простодушный вид. — Быть может, я поступила дурно, отец мой?
— Нет, дитя мое, — важно промолвил Парфе Гулар, — потому что намерения у вас были добрые. Но вы сказали, что сюда приходил вечером король?
— Да, отец мой. И почти час оставался с ней наедине.
Брат Гулар ничего не сказал, но на лице его появилась масляная улыбка. Заметив ее, Колин Коль воскликнула с неосознанным цинизмом:
— Да нет же, это вовсе не то, о чем вы подумали! Ведь эта девушка, которую все знают только под именем Бертиль, вы знаете, кто она? Дочь короля, не больше и не меньше! Кто бы мог подумать!
— Да полно вам! — вскричал монах с изумлением.
Колин Коль поняла, что он ей не верит. Чтобы убедить его, она тут же во всех подробностях пересказала историю Бланш де Сожи, ибо эта тайна не представляла для нее никакого интереса, зато давала возможность вволю почесать язык.
Парфе Гулар, ничем не выдавая себя, слушал с жадностью. Он все больше убеждался, что не потерял время даром, исповедуя старую мегеру. А та, исчерпав тему рождения Бертиль, перешла к самому скользкому и самому важному вопросу, ради которого и затеяла эту пародию на исповедь. Сочтя, что настал момент заговорить о сокровище, она сказала, потупившись:
— Это еще не все. Среди бумаг я нашла письмо от некоего графа де Вобрена… это, знаете ли, жених Бланш де Сожи. В письме он сообщает о посылке неких важных документов… а в них будто бы указано точное место, где зарыты баснословные богатства, принадлежавшие одной принцессе… ее звали, кажется, Фауста.
Монах, как ни владел собой, едва не подпрыгнул в кресле, ибо никак не ожидал услышать признание такой важности. Быстро опомнившись, он спросил с нарочитой небрежностью, хотя голос у него предательски дрожал:
— Как, вы говорите, ее звали? Повторите.
Многоопытная и хитроумная Колин Коль в данном случае совершенно неверно истолковала волнение своего исповедника. Она решила, что монаха удивило странное имя, и любезно пояснила:
— Вот уж правда, имя необычное… никогда такого не слышала. Но я помню очень хорошо: Фа-ус-та… именно так было написано.
Парфе Гулар между тем полностью обрел хладнокровие, и мозг у него напряженно заработал. Неужели случай вывел его на след заветного сокровища? Он осыпал себя упреками за то, что едва не пробудил подозрения алчной матроны. Но теперь ему было ясно, какую линию поведения следует избрать. Внезапно лицо его посуровело, и он произнес холодным, властным тоном:
