— Вы хотите сказать, что она отправит меня в Бастилию составить компанию моему протеже герцогу Ангулемскому?
— Вы сами это сказали, сударыня. И будьте уверены — как только вы окажетесь в Бастилии, мы сделаем все, чтобы вы больше никогда оттуда не вышли. А если вам захочется поговорить, никто не станет чинить вам препятствий, ибо стены Бастилии толсты и не пропускают наружу воплей заключенных.
— Тем более стоны умирающих, — улыбнулась Фауста.
— О, сударыня, мне давно известно, что вы обладаете поистине непревзойденным умом, — мрачно пошутил Кончини. — Вы поняли меня с полуслова.
— Значит, меня следует арестовать? — произнесла Фауста, также переходя на шутливый тон.
— Увы, сударыня, хотя мне искренне жаль вас. Но я все предусмотрел. Все уладится само собой: я просто оставлю вас у себя.
— Действительно, все очень просто. Я уже могу считать себя узницей, — усмехнулась она.
И вдруг изменившись в лице, она произнесла:
— А вы знаете, что такое война?
В словах ее Кончини ощутил неприкрытую угрозу. Несмотря на прочность своего положения, он чувствовал себя отнюдь не безмятежно. Фауста же была по-прежнему надменна, величественна и совершенно спокойна. Однако Кончини, посчитав свои позиции неуязвимыми, первым устремился в бой и теперь вынужден был продолжать его.
— Вы поздно вспомнили об этом, сударыня. Раз вы стали моей пленницей, то война окончилась, еще не начавшись.
С тем же холодным выражением лица, от которого Кончини давно уже было не по себе, Фауста нанесла решающий удар:
— Вы не поняли меня, сударь. Речь идет не обо мне. Я согласна стать вашей пленницей. Речь идет о войне с Испанией.
Слова эти, словно палица палача, обрушились на голову Кончини. Он зашатался, однако продолжал сопротивляться:
— Война с Испанией?.. С чего это вдруг Испания начнет войну ради личных интересов какой-то принцессы Фаусты?
— Потому что принцесса Фауста представляет здесь Его Величество Филиппа III, короля Испании, — надменно ответила Фауста.
И, не давая ему вставить слово, продолжила:
— Его Величество должен был известить вас…
Затем вновь перейдя на шутливый тон, она сказала:
— Простите, я забыла, что вы не являетесь первым министром и не принимаете участия в решении государственных вопросов. Ведь вы только что заверяли меня, что вы никто… всего лишь друг королевы… Тогда обратитесь к Силлери… или к Вильруа… или к Пюизье… или к Жанену… не знаю в точности, кто из них является полномочным министром… Возможно, вам, как другу королевы, расскажут о том, чего вы не знаете, а именно — что король Испании недавно известил о скором прибытии своего чрезвычайного посланника, наделенного самыми широкими полномочиями, ставящими его выше обычного посла. Этот посланник получает аккредитацию при французском дворе. Полномочный министр… полагаю, это должен быть господин де Вильруа… вероятно, сообщит вам об этом.
— Да, — продолжал сопротивляться Кончини, чувствовавший, как почва стремительно ускользает у него из-под ног, — я знаю, что король Испании известил нас о скором прибытии своего чрезвычайного посланника. Этим посланником, вернее, посланницей, является герцогиня Соррьентес, принцесса д'Авила. Но я не вижу, что общего между герцогиней Соррьентес и принцессой Фаустой.
— Герцогиня Соррьентес, принцесса д'Авила — это я, — торжественно объявила Фауста.
Удар попал точно в цель. Кончини был сражен. А неумолимая Фауста продолжала:
— Господин маршал д'Анкр, вы не первый министр, вы — никто… как вы сами только что сказали… и вам угодно поднять руку на посланницу испанского короля, подвергнуть ее насилию и заключить в тюрьму, словно обычную преступницу — и все это от имени королевы-регентши? Может быть, вам неизвестно, что всякое оскорбление, нанесенное мне, является оскорблением монарха, коего я здесь представляю. А король Испании не из тех, кто молча проглатывает причиненные ему обиды; он мстит, и месть его бывает ужасна. В нашем случае она означает войну. Испания готова к войне; через неделю ее войска захватят ваши южные провинции. Подумайте, готовы ли вы отразить наступление испанской армии. Мне кажется, что для Франции сейчас лучше сохранить добрые отношения с Испанией.
Наконец-то Кончини понял, что мышеловка захлопнулась, и начал стремительно сдавать позиции, тем более что Леонора давно уже жестами приказывала ему это.
— О сударыня, — выдавил из себя Кончини, — мы не только не желаем войны с Испанией, а напротив, стремимся к прочному с ней союзу. Вы наверняка и сами это знаете, раз вы особа, приближенная к королю Филиппу.
— Да, я это знаю, — по-прежнему надменно отвечала Фауста. — И еще я знаю, что начаты переговоры о заключении сразу двух браков: между Людовиком XIII и инфантой Анной Австрийской, с одной стороны, и инфантом Филиппом Испанским и Елизаветой Французской, сестрой короля Людовика XIII, с другой стороны.
— Вы действительно прекрасно осведомлены, — удивился Кончини. — Французский двор держит эти переговоры в секрете. На сегодня только я, королева и Вильруа знаем о них… Но простите меня, сударыня, вы называете себя чрезвычайным посланником короля Испании… Не подумайте, что я сомневаюсь в словах принцессы Фаусты, но вам лучше, чем прочим, должно быть известно, что полномочный посланник, дабы быть аккредитованным при дворе, обязан иметь при себе верительные грамоты, составленные надлежащим образом. Не будете ли вы так любезны предъявить их мне до официального вручения.
— Вот эти грамоты.
И она извлекла бумаги, полученные ею сегодня утром от некоего переодетого графа. Взяв одну из них, она развернула ее и протянула Кончини.
— Для начала вот вам письмо, написанное рукой короля и адресованное лично мне. Читайте, господин маршал… Читайте вслух, чтобы тот, кто ненароком мог бы нас подслушать, тоже все узнал и при случае дал бы вам правильный совет.
Не обратив внимания на слова Фаусты, свидетельствующие о том, что она разгадала его уловку с Леонорой, Кончини, нахмурив брови, прочел:
«Сударыня и любезная моя кузина.
Посылаю Вам это письмо, дабы побудить Вас с еще большим рвением служить интересам нашего королевства, а также сообщить, что мы всегда готовы оказать Вам любую поддержку, кою Вы у нас попросите.
Зная Ваш ум, Вашу опытность, проницательность Ваших суждений и Вашу беззаветную нам преданность, мы предоставляем Вам самые широкие полномочия действовать в наших интересах и даем Вам право утверждать любое решение, кое Вы сочтете нужным принять, без дополнительных согласований с Мадридом.
Любите нас так же, как мы любим Вас.
Любящий Вас кузен.
Филипп, король Испании».
Когда Кончини умолк, Фауста собрала все свои бумаги и вручила их ему. Флорентиец, окончательно убедившийся в правдивости заявления Фаусты, принялся внимательно их рассматривать: он пытался выиграть время для размышлений. Завершив чтение верительных грамот, он с поклоном вернул их Фаусте. Нервно подергивая ус, он, признавая свое поражение, смиренно произнес:
— Сударыня, это меняет дело. Мы не желаем войны с Испанией. В лице герцогини Соррьентес, принцессы д'Авила мы признаем чрезвычайного посланника Его Величества короля Испании.
Вероятно, он надеялся выкрутиться из неприятного для него положения. Но он плохо знал, с кем имеет дело. Фауста была не из тех, кто уходит, не добившись своего. Не выразив ни малейшей радости по поводу одержанной ею победы, она принялась неспешно сворачивать документы.
— Итак, вы немедленно исполняете мою просьбу, — сухо заявила она.
