— А он удастся, монсеньор, — заверил Стокко.
— Я тебе верю, — просиял Кончини. — Если все будет так, как ты говоришь, ты получишь десять тысяч ливров.
— Тогда готовьте денежки, — хихикнул Стокко, сверкая своими черными глазами. — Завтра вечером они перейдут в мой кошелек!
— А ты, — поторопил его Кончини, — отправляйся немедленно, чтобы сделать все, как надо.
— Бегу, монсеньор! — ответил Стокко и, поклонившись, скрылся за дверью.
Однако он бросился бежать совсем в другую сторону, а именно — в малый дворец Кончини. Когда он, запыхавшись, добрался туда, Леонора как раз собиралась пойти навестить Марию Медичи, которую в беседе с Кончини она именовала просто Марией. Чтобы выслушать Стокко, ей пришлось отложить на несколько минут свой визит. Узнав, какой приказ получил Стокко от ее любимого Кончинетто, она со зловещим спокойствием произнесла:
— Вот и прекрасно. Иди и делай, что сказал тебе Кончини.
Стокко вышел; на губах его играла злобная усмешка; про себя он рассуждал:
«Не знаю, что она задумала, но не хотел бы я сейчас оказаться на месте синьора Кончини. Наверняка она сыграет с ним одну из своих шуточек, на которые она такая большая мастерица. Нет, синьору Кончини ни за что не вывернуться!»
Вечером Стокко верхом выехал из города через ворота Сан-Мишель и направился по улице Анфер. Следом за ним конюх вел под уздцы коня: на его спине был укреплен портшез. Маленький отряд неспешно приближался к Фонтене-о-Роз. Время от времени Стокко останавливался и прислушивался: казалось, он кого-то ждал. Действительно, вскоре он услыхал стук копыт. Он съехал с дороги и спрятался за придорожным кустарником. Портшез же продолжил свой путь.
На дороге показался Кончини. По левую руку от него скакал Роспиньяк, а сзади следовали Эйно, Лонгваль, Роктай и Лувиньяк. Эти господа шумели и весело переговаривались: было видно, что они пребывают в превосходном расположении духа. Кончини также был в прекрасном настроении. Заговорщицки подмигнув выехавшему на дорогу Стокко, он взглядом приказал ему занять место рядом с собой. Сообразив, что Кончини не посвятил дворян в свои планы, Стокко, ответив своему господину понимающей ухмылкой, присоединился к общему разговору.
К вечеру кавалькада добралась до Фонтене-о-Роз. Стокко привел своих спутников в гостиницу, где ему уже однажды довелось ужинать. В ней они и заночевали. На рассвете они в прежнем составе тронулись в путь. Лошадей они оставили в гостинице и теперь шли пешком; конюх вел под уздцы коня, тащившего на себе портшез. Вскоре они подошли к жилищу матушки Перрен; в домике все еще спали. Прячась за кустами, дворяне окружили дом.
Около шести утра матушка Перрен вышла из дома и отперла калитку, ведущую в сад. Задержавшись на пороге, она бросила взор в ту сторону, откуда должна была прибыть Мюгетта-Ландыш, и вновь скрылась в доме. Несомненно, она решила, что Мюгетта вряд ли сумеет в такую рань добраться сюда с Парижа. Она не заметила ни дворян, ни носилки, скрывавшиеся за густой живой изгородью.
Как только женщина ушла, Стокко выскочил из своего укрытия; за ним следовали Эйно и Лонгваль. Все трое беспрепятственно проникли в сад, а затем вошли в дом. Через несколько минут на крыльце появился Стокко и крикнул по-итальянски:
— Можете войти, монсеньор. Опасности никакой.
Кончини поспешно выбрался из укрытия. Его гвардия следовала за ним по пятам. Вместе они направились в дом. В углу возле стены с кляпом во рту лежала связанная по рукам и ногам матушка Перрен.
— А где ребенок? — быстро спросил Кончини.
— Спит в соседней комнате, — ответил Стокко.
И объяснил:
— Мы сделали все настолько бесшумно, что девочка даже не проснулась. Милая хозяйка и охнуть не успела.
Кончини с холодным любопытством бросил взор на матушку Перрен. Связанная, будто приготовленная для копчения колбаса, достойная матрона, несмотря на свое плачевное положение, отнюдь не потеряла присутствия духа. Она в упор взирала на Кончини и его клевретов; если бы взгляд мог убивать, все они уже давно бы бездыханными распростерлись на полу рядом с ней. Но Кончини почему-то счел нужным приободрить свою жертву.
— Не бойтесь, добрая женщина, мы не желаем вам зла, — небрежно бросил он. — Если вы будете лежать смирно, мы не сделаем вам ничего плохого.
Затем он отвернулся и тут же забыл о ней. Стокко отправился в сад и притаился у калитки. Кончини, словно у себя дома, удобно уселся в кресло и знаком предложил своим клевретам последовать его примеру. Роспиньяк, Роктай, Эйно и Лувиньяк расселись вокруг. Они были озлоблены и озабочены одновременно. Озабочены, потому что до сих пор не понимали, что происходит, ибо Кончини не удосужился раскрыть им свои замыслы; озлоблены от того, что видели: главная роль в этом таинственном предприятии была отведена какому-то Стокко. Мгновенный взлет браво вызывал у них дикую ревность. Особенно неистовствовал Роспиньяк; он был мрачен и то и дело принимался грызть собственные усы. Он был совершенно уверен, что их пригласили принять участие в галантном приключении, и боялся, как бы его героиней не оказалась юная цветочница.
Прошло четверть часа; Кончини не произнес ни слова. Дворяне также молчали и отчаянно зевали, рискуя свернуть себе челюсти. Внезапно на пороге возник Стокко и закричал:
— Вот она, монсеньор.
Повернувшись к Роктаю и Лувиньяку, Кончини что-то тихо приказал, и они бросились в сад исполнять приказание. Стокко же скрылся в соседней комнате. Кончини и остальные дворяне продолжали оставаться на своих местах.
Тем временем Мюгетта-Ландыш на своем ослике приближалась к дому. Лицо ее излучало радость, глаза искрились смехом. Она предвкушала, как сейчас расскажет матушке Перрен о тех поистине удивительных событиях, которые произошли с ней за время ее пребывания в Париже. Счастье наконец улыбнулось ей, она ожидала от будущего только хорошего. Настроение ее более всего подходило под определение «безмятежное». Завидев вдали утопавший в цветах домик, она весело шлепнула своего серого ушастого рысака, и тот бегом помчался по знакомой тропинке. Ничто не предвещало грядущей катастрофы.
Подъехав к изгороди, она удивилась, что матушка Перрен не вышла ей навстречу. Не распознав, однако, в этом тревожного сигнала, она спешилась и вошла в сад; Гризон же затрусил прямиком под навес, служивший ему стойлом. Она шла к домику и звала:
— Перрен! Проснитесь, матушка Перрен!
При звуке ее голоса из засады показались Лувиньяк и Роктай. Они вылезли из кустов и преградили девушке путь к отступлению. Так как они отнюдь не старались сделать это незаметно, то Мюгетта услышала шум. Обернувшись, она тотчас же увидела их. Клевреты Кончини с преувеличенным почтением поклонились цветочнице. А так как оба склонились достаточно низко, Мюгетта не сумела разглядеть лиц, а потому не узнала их. Однако по костюмам она поняла, что имеет дело с дворянами. Появление их отнюдь не обеспокоило, а лишь удивило Мюгетту.
— Что вы здесь делаете, господа? — спросила она.
Тут двери дома широко распахнулась, и на пороге появился Кончини.
— Входите же, сударыня, прошу вас, — пригласил он Мюгетту.
Девушка в этот момент стояла лицом к Роктаю и Лувиньяку, а, следовательно, не могла видеть Кончини. Но ей и не нужно было его видеть: она узнала его по голосу. Как могло случиться, что он хозяйничал у нее в доме, там, где она считала себя в полной безопасности? Она отказывалась верить своим ушам. Медленно повернувшись, она с горечью убедилась, что слух ее не обманул. Она оцепенела от неожиданности; ее широко раскрытые глаза наполнились ужасом.
Кончини же, злорадно усмехаясь, церемонно поклонился и вновь повторил свое приглашение.
— Входите же, сударыня, и я буду иметь честь объяснить вам причину своего визита… Разумеется, я вторгся к вам без приглашения, но вам придется меня извинить, ибо вы сами своим глупым упорством вынудили меня явиться к вам в столь неурочный час. Но можете быть спокойны, сударыня: вам не причинят
