мол, они всю эту историю с чудотворной иконой сами давным-давно, чтобы силу своему роду придать. Или чтобы оправдать как-то добро свое, якобы незаконным путем нажитое. Вот и все.
Проходя анфиладу комнат, молодые люди молчали. Когда же они вышли в залу, Надежда первой нарушила тишину.
– Дядю Степана, мужа нашей тети Маши, ты помнишь? Так вот, говорят, что перед тем, как умереть, он все время повторял в бреду горячечном одни и те же фразы: «Свет вижу. Глаза он мне жжет. Больно даже. Уберите этот яркий свет».
А потом перед самым концом своим еще несколько раз произнес: «Спас, Спас, Спас меня не простит… Что я наделал, дурак?» Потом, рассказывают, будто он начал вдруг кричать дико, истошно даже, да вскоре и помер, хрипя, пока кровью не захлебнулся.
– Ты-то сама откуда все это знаешь? От тети?
– Вовсе и нет. Тетушка на эту тему вообще говорить не любит. Это няне нашей старенькой, Аграфене, ее внук Никитка, старатель, рассказал. А она мне, само собой, передала. Никитка еще ей рассказывал в подробностях, как он и другие старатели Степана нашли полумертвым недалеко от прииска. Но живого его до дома они не донесли.
– А я слышал, что Степан ваш после того, как золото нашел, слишком уж неправедную жизнь повел, людей стал обижать и что грешником он был великим. Получается, если верить твоей истории, – задумчиво произнес Алексей, – то можно сказать, что Степан получил по заслугам. Так ведь?
– Да вроде того.
– Но, как ты думаешь, связано это каким-то образом именно с вашей иконой Спаса Нерукотворного?
Надежда на этот вопрос ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула головой.
– Та давняя история, – сказал тогда жене, вернувшись с Алайского рынка, Алексей, – отнюдь не случайно мне вспомнилась. Встреча с Генрихом, понимаешь, навеяла эти воспоминания. Вот думаю теперь, можно ли верить его рассказам о плене в Германии, об иконе, похожей на нашу, которую он там видел? А может, все плод его больного воображения? Может быть, он выдумал? Может, это пьяный бред? Ведь глядя на него, видно даже невооруженным взглядом, что сломался бывший весельчак, балагур, любимец женщин Генрих Соломонов. Теперь он далеко не тот мужик-жизнелюб, наш сосед, каким ты его помнишь. На мой взгляд, он сейчас явно пьющий, помятый, потрепанный, побитый жизнью человек. Думаю, нужно нам что-то сделать, чтобы он дальше не покатился вниз по наклонной плоскости…
А ты помнишь, кстати, Надюша, старшего сына Татьяны Черновой, нашей бывшей соседки?
– А его-то ты вдруг что вспомнил? Непутевый он парень вроде вырос. Как, впрочем, и все ее дети. Говорили люди, что куда-то на заработки он подался…
– Да, понимаешь ли, встретил я его, по-моему, сегодня на базаре с Соломоновым…
– Странно, – протянула Надежда Васильевна. – С плохой компанией этот парень был связан, я точно помню. Житья никому не давал. Сидел даже – чуть ли не за разбой… Да Бог с ним, зачем он тебе сдался… Алеша! Ты что-то мне сегодня не нравишься. После встречи с Соломоновым совсем загрустил. Скоро уже гости придут, а у нас с тобой еще дел невпроворот.
– Не волнуйся, Наденька. Успеем. Все будет в лучшем виде. В саду стол накроем?
– Конечно, в саду, а где же. Детей ведь, сам знаешь, долго в комнатах не удержишь, все равно на улицу потянет. В саду у них самые игры.
– На сколько человек накрывать?
– Сейчас посчитаем. Сестры мои с Натуськой, потом Танюшка с Сашей и с детьми, Софья с Григорием и Алиной. Да нас с тобой двое. Вот и все. Посмотри, кстати, холодец-то застыл, наконец?
– А в чуде это у тебя что? Пирог твой фирменный ореховый, да?
– Да, подойдет скоро. Хворост надо уже вынимать. Я тебя попрошу, посыпь его сахарной пудрой, не забудь, пожалуйста.
– Все сейчас сделаю, не волнуйся только. У нас ведь с тобой так всегда, все в самый последний момент доделываем. Так что иди-ка ты, отдохни пока немного, а я сам управлюсь, – и Алексей, нежно поцеловав жену, пошел проверять холодец.
– Дети, за стол, чай пить! Потом доиграете, – громко кричала Надежда Васильевна уже через час, когда все гости собрались за накрытым в их уютном садике столом. Детей, перед тем как они помчались играть в прятки, Алексей сам сытно накормил, чтобы не утруждать лишний раз жену, активно хлопотавшую возле шумной компании родственников Беккеров, пришедших отметить именины Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
– Ты думаешь, Ольга, я спроста сегодня вспомнила в деталях всю эту историю? – сказала Татьяна Алексеевна. – Нет, отнюдь неспроста. Просто так, моя любимая девочка, ты знаешь, со мной такое не бывает. Это к чему-то очень серьезному, очень важному для всей нашей семьи. Не иначе. Причем всей нашей семьи касающемуся.
Я же тебе говорила, ты тогда была совсем маленькая и в момент обсуждения этих вопросов играла в прятки во дворе перед домом твоих дедушки и бабушки на улице Чехова в Ташкенте вместе с Алиной. Дедушка вас покормил, потом вы попили чай с фирменным бабушкиным хворостом. А я помогала бабушке собирать на стол, который также накрыли в садике перед домом, когда дедушка рассказывал ей о своем походе на Алайский базар, о встрече там с Генрихом Соломоновым, о том, что, находясь в плену в Германии, тот видел нашу семейную икону Спаса Нерукотворного. Так вот, это, думаю, сигнал, знак, который нам подан свыше, не иначе, так и знай. Это не просто воспоминание о прошлом, зачастую свидетельствующее о наступлении старости. Нет. Скорее – память сердца. И хотя я к твоим поискам относилась и отношусь не слишком-то серьезно, а отец, ты же знаешь, со своими коммунистическими и посткоммунистическими убеждениями вообще в такие дела никогда не верил и не поверит, в данном случае я всегда на твоей стороне. А сейчас особенно. И могу тебе сегодня сказать уверенно: продолжай, ты на верном пути. Спас где-то совсем рядом.
– Понимаешь, мама, что касается Германии и твоих воспоминаний о ташкентском соседе Соломонове, о котором ты мне не раз рассказывала, то все это правда. Судя по моим встречам недавним и в Баварии с коллекционером, недалеко от Гармиш-Партенкирхена, куда я ездила к брату, и в Австрии, куда я смоталась с одним известным искусствоведом специально по этому поводу, икона на самом деле была там. И ваш Соломонов, по всей вероятности, мог, конечно, видеть именно нашего Спаса как раз вскоре после войны. Так что ты видела по-настоящему вещий сон. Так, скорей всего, все и было на самом деле. Но с того времени много воды утекло, и по моим нынешним сведениям, икону давным-давно вывезли в Россию. У нас с Олегом имеются данные, о которых пока не хочу тебе рассказывать, что Нерукотворный находится сейчас где-то совсем близко от нас. Думаю, что его обнаружение и все остальные отгадки таинственных исчезновений – это вопрос самого ближайшего времени. Не хочу тебя пока посвящать, но скоро сама узнаешь. Я тебе обещаю. А за рассказ твой огромное спасибо! Некоторые подробности, воспроизведенные тобой сегодня, нам тоже помогут, только уже не в поиске, а во многом другом… если, конечно, это потребуется. Ты не переживай так сильно. Ведь вещие сны у нас в семье к каким-то крупным переменам всегда снятся. Дай Бог бы к хорошим! Ладно. Мне пора домой собираться. Олег, наверное, заждался. Так что я пойду, хорошо? А отец-то, видно, очень увлекся своей книгой. Даже признаков жизни не подает, не кричит тебе, как всегда, из гостиной, чтобы ты принесла ему чаю.
Зашедший в этот момент на кухню Александр Иванович предложил вместе поужинать. Но Ольга, напомнив ему, что они совсем недавно плотно поели в узбекском ресторане, о чем он, видно, запамятовал, отказалась. Она быстро сменила стоптанные тапки на свои новомодные красные туфельки, купленные еще в Австрии, и поспешила к себе домой. Хотелось отдохнуть да и рассказать Олегу все то, о чем поведала ей сегодня мама.
Проходя через тенистый скверик возле школы напротив родительского дома, в которой учился в свое время брат Станислав, она вспомнила вдруг отрывок из стихотворения, довольно часто повторяемый другим братом, Геннадием, который сегодня так и не подъехал. Впрочем, это было в его манере. Видно, подвернулось ему более важное дело, и он не счел нужным даже предупредить об этом.
«…Перед Богом посмотрю прямо, Пусть он слышит. Каждый о любви скажет, У любви нет лишних», – произнесла Ольга запомнившееся ей четверостишие. Остальные слова стихотворения неизвестного ей автора в памяти у нее не отложились. И как она ни пыталась их вспомнить, проходя довольно быстро по привычной для нее дороге домой, так и не смогла. А потом и вовсе забыла о них, как только нажала на
