– Что главное?
– Я чувствую это, – сказала Элли. – Я чувствую это: вот тут – и тут.
Франц покачал головой.
– Милая Элли, даже для гестапо это не доказательство.
Они уселись на сундук. Только теперь Франц посмотрел на нее. Он охватил Элли жадным взглядом с головы до ног – это продолжалось одно мгновенье. Он урвал это мгновенье у тех немногих, которые были дарованы им, у того невероятно скудного времени, какое было отпущено им для жизни. Элли опустила глаза. И хотя она до сих пор никогда не вспоминала о Франце, хотя ей чудилось, что она идет по канату, натянутому над бездной, хотя то, что свело их здесь в чулане, было вопросом жизни и смерти, – ее сердце невольно забилось чуть быстрее, предчувствуя слова любви.
Франц взял ее за руку. Он сказал:
– Дорогая Элли, милее всего мне было бы уложить тебя в одну из этих корзин, снести по лесенке, поставить на тележку и увезти. Ей-богу, это было бы мне милее всего, но это невозможно. Поверь мне, Элли, я все эти годы хотел тебя снова увидеть, но пока нам больше нельзя встречаться.
Элли подумала: сколько людей говорят мне, что они меня очень любят, но им больше нельзя со мной встречаться.
Франц сказал:
– Ты подумала о том, что они тебя могут вторично арестовать, как они часто делают с женами беглецов?
– Да, – отвечала она.
– Ты боишься?
– Нет, какой смысл?
«Почему же именно она не боится?» – подумал Франц. В нем шевельнулось глухое подозрение, что ей все еще приятно быть хоть чем-то связанной с Георгом. Он неожиданно спросил:
– А кто, собственно, был тот человек, которого они тогда вечером у тебя арестовали?
– Ах, просто мой знакомый, – отвечала Элли. К стыду своему, она почти совсем забыла про Генриха. Нужно надеяться, что бедняга опять у своих родителей! Насколько она его знает, он тоже после столь печального приключения никогда к ней не вернется. Не такой он человек.
Все еще держась за руки, они смотрели перед собой. Печаль сжимала их сердца.
Затем Франц сказал совсем другим, сухим тоном:
– Так ты, Элли, припомнила, кто из прежних знакомых Георга здесь в городе мог бы принять его?
Она назвала несколько фамилий; кое-кого из этих людей Франц знавал раньше. Но нет, Георг, если его Рассудок еще не помутился, не пойдет к ним. Затем два-Ч'ри совсем незнакомых имени, заставившие Франца насторожиться, затем друг детства Георга, маленький Редер, о котором подумал и сам Франц, затем старик учитель, но он давно уже стал пенсионером и уехал отсюда, Есть две возможности, размышлял Франц: или Георг потерял разум и не в состоянии соображать, тогда все наши планы бесцельны, тогда ничего нельзя предвидеть, ничем нельзя ему помочь; или он еще в силах думать, и тогда его мысли должны идти в одном направлении с моими; кроме того, Герман, наверно, знает; с кем Георг встречался перед самым арестом. Но прямо от Элли нельзя отправиться к Герману. А часы идут и проходят бесплодно. Он забыл о сидевшей рядом с ним женщине. Франц быстро вскочил – ее рука, лежавшая у него на коленях, соскользнула – и составил пустые корзины, а которых мечтал унести Элли. Элли заплатила за яблоки, он дал сдачу. Затем добавил:
– Если спросят, мы скажем, что ты дала мне пять, десять пфеннигов на чай. – Он был готов к тому, что его при выходе из дома задержат.
И только когда тревога прошла, когда Франц выбрался из этого дома, когда его скрипучая тележка уехала с этой улицы, только тогда ему вспомнилось, что они с Элли даже не простились и не обсудили возможность встретиться опять.
У Марнетов он рассчитался, не забыл и про чаевые.
– Это уж тебе, – сказала фрау Марнет, решившая быть великодушной.
Когда он, перекусив, ушел в свой чулан, Августа сказала:
– Сегодня он получил отставку, ясно.
Ее муж сказал:
– Вот увидишь, он еще вернется к Софи.
Когда Бунзен куда-нибудь входил, людям хотелось извиниться за то, что комната слишком тесна и потолок низок. А на его красивом мужественном лице появлялось снисходительное выражение, словно он хотел сказать, что зашел только на минутку.
– Я видел, что у вас свет, – сказал он. – Да, нелегкий денек выдался.
– Садитесь, – сказал Оверкамп. Он отнюдь не был в восторге от гостя. Фишер встал со стула, на который усаживался во время допросов, и перешел на скамейку у стены. Оба они отчаянно устали.
– Знаете что, – сказал Бунзен, – у меня есть в комнате водка. – Он вскочил, распахнул дверь и крикнул в темноту: – Эй, эй! – Донеслось щелканье каблуков.
Казалось, весь мир за порогом померк, и туман, точно пар, тяжелыми волнами катился через порог в комнату. Бунзен сказал:
– Я обрадовался, что у вас еще свет. Откровенно говоря, я уже просто не в силах все это выдерживать.
