помню, как дальше. — Хозяйка в кимоно и пляжных шлепанцах, шаркая, пошла прочь по коридору.
Я понеслась вниз, цепляясь за перила. Артур? Не может быть, я давно поставила на нем крест! Его последнее письмо датировано восьмым сентября, а теперь декабрь. Но если каким-то чудом это и правда он, а хозяйка его прогнала… Я распахнула входную дверь, я была готова бежать за ним прямо в махровом халате. Артур как раз собирался уходить.
— Артур! — вскричала я и кинулась обнимать его сзади. Он был в желтом болоньевом плаще с поднятым до ушей воротником; голова ужасно холодная, волосы мокрые. Мы затоптались на краешке верхней ступеньки; затем я разжала руки, и он повернулся ко мне.
— Куда ты» черт возьми, провалилась? — негодующе воскликнул он.
Пригласить его в свою комнату было нельзя: хозяйка украдкой наблюдала за нами из коридора второго этажа. Я взяла зонтик, надела резиновые сапоги, и мы ушли в ночь. Заказали растворимый кофе в забегаловке, где подавали гамбургеры с чили, и стали отматывать назад прошлое.
— Почему ты не писал? — спросила я.
— Я писал, но письма возвращались. — Оказывается, Артур посылал их на адрес моего отца, хотя тот давно жил в другом месте.
— Но ведь я послала тебе свой новый адрес, — сказала я, — как только переехала. Разве он не дошел?
— Я здесь с середины сентября, — ответил он. — Слокум обещал мне пересылать почту, но до сегодняшнего дня я ничего не получал.
Как я могла в нем сомневаться? Меня распирало от радости; хотелось побежать куда-нибудь, быстренько отпраздновать встречу и незамедлительно прыгнуть в постель.
— Как здорово, что ты приехал! — воскликнула я.
Но Артур, похоже, так не думал. Он был очень подавлен и несчастен; все в нем словно опустилось: глаза, рот, плечи.
— Что с тобой? — спросила я, и он рассказал, довольно обстоятельно.
Движение распалось. Артур обронил пару мрачных намеков, но я так толком и не поняла, почему — из-за внешних обстоятельств, чьей-то подрывной деятельности или общего упадка духа и внутренних разногласий. Как бы там ни было, все, во что он верил, ради чего работал, оказалось несостоятельно, и это повергло Артура в черную экзистенциальную тоску. Какое-то время он провел словно в оцепенении, а позже, от безысходности, согласился взять деньги у родителей — «Понимаешь теперь, как мне было плохо?» — и вернуться в университет Торонто. Сейчас он вроде бы как пишет работу о Канте.
Иными словами, пересечь океан его заставила не столько тоска по мне, сколько инерция и отсутствие цели. Но я не сильно огорчалась — раз Артур со мной и приложил так много усилий, чтобы меня разыскать. Прошел целых три квартала под проливным дождем: это ли не целеустремленность?
Остаток вечера и многие вечера после мы провели, рассуждая, этично ли со стороны Артура оставаться в Торонто и учиться на деньги, которые он считает грязными.
— Но ведь это, в конце концов, ради благой цели… — говорила я. Мне было наплевать на этику, я хотела, чтобы он оставался со мной, а в качестве альтернативы Артур предлагал ехать на север Британской Колумбии, работать на асбестовых рудниках.
— Никакой не благой, — с трагическим видом отвечал он. — Что проку от Канта? Вся эта абстрактная чушь… — Но бросить учебу ему не хватало силы воли.
Всю зиму я посвятила тому, чтобы ободрить Ар-тура. Я водила его в кино, выслушивала жалобы на университет, печатала его работы вместе со сносками.
Мы ели в «Гамбургерах Харви», ходили гулять в Королевский парк и на экскурсии по Ривердейлскому зоосаду — кроме кино, это были единственные доступные нам развлечения. Когда могли, спали вместе. Артур жил в меблированных комнатах, где на такие вещи при соблюдении приличий закрывали глаза; моя же хозяйка не терпела подобных штучек, что там ни соблюдай.
Иногда я просыпалась ночью и чувствовала, что Артур цепляется за меня так, будто наша кровать — океан, кишащий акулами, а я — большой надувной плот. Во сне он очень волновался, с кем-то спорил, скрипел зубами. А наяву бывал апатичен, неприступен или склонен к демагогии. Без политики он стал совсем не таким, как в Англии; позволял мне что-то для себя делать, но сам оставался безучастен.
Меня это не слишком тревожило. Его отстраненность была интригующей, как оперный плащ. Герою положено быть отчужденным. Но это равнодушие мнимо, уверяла я себя. Очень скоро, буквально в любую минуту, то, что скрывается в глубинах его души, вырвется наружу; Артур сделается очень страстен и признается в давних ко мне чувствах. Тогда я признаюсь в своих, и мы станем счастливы. (Позднее я пришла к выводу, что его тогдашнее равнодушие не было напускным. А кроме того, поняла: страстных откровений лучше избегать. То, что скрывается в глубине, пусть там и остается; фасады, как правило, не менее правдивы.)
Весной Артур сделал мне предложение. Мы сидели на скамейке в Королевском парке, ели гамбургеры и пили молочный коктейль.
— У меня есть неплохая идея, — вдруг сказал он. — Что, если нам пожениться?
Я промолчала, не находя ни одного аргумента против. Зато у Артура они были, и он принялся перечислять их и анализировать: у нас нет средств; мы слишком молоды и неустроенны, чтобы вступать в серьезные отношения, и не очень давно знакомы. Но у него имелись и контрдоводы. «Я много над этим думал» — так он сказал. Брак заставит нас остепениться, позволит лучше узнать друг друга. Если же ничего не получится — не беда, зато мы обретем жизненный опыт. А самое главное, жить вместе намного дешевле, чем порознь. Он переедет из своих меблирашек, и мы снимем комнату немного больше моей или даже маленькую квартирку. Я, разумеется, продолжу работать; так ему не придется много брать у родителей. Он подумывает перейти на другой факультет, заняться политологией, а это еще несколько лет учебы — вряд ли родители согласятся содержать его так долго.
Я дожевала гамбургер, задумчиво проглотила и громко дохлюпала остатки молочного коктейля. Решайся, подумала я, — теперь или никогда. Мне страстно хотелось выйти за Артура, но прежде он должен узнать обо мне всю правду, принять такой, какая я есть и какой была раньше. Придется сознаться, что я лгала ему и никогда не была в группе поддержки и что толстая тетка на фотографии — это я сама. И что вот уже несколько месяцев, как я не продаю парики, а заканчиваю «Тернистый путь любви», на гонорар от которого рассчитываю прожить как минимум полгода.
— Артур, — проговорила я, — брак — дело очень серьезное. Есть вещи, которые, я считаю, ты должен узнать обо мне заранее. — Мой голос дрожал: сейчас Артур ужаснется моей аморальности, возненавидит, бросит…
— Если ты имеешь в виду того человека, с которым жила, когда мы познакомились, — сказал Артур, — то я про него знаю. И меня это ни капельки не волнует.
— Знаешь? Откуда? — поразилась я. Мне казалось, я была невероятно осторожна.
— Ты же не думаешь, что я поверил в толстую соседку, правда? — Артур снисходительно улыбнулся и обнял меня за плечи. — Слокум выследил тебя до самого дома. По моей просьбе.
— Артур, — пролепетала я, — даты, оказывается, настоящий шпион. — Я была просто в восторге. Он ревновал, ему хватило любопытства устроить слежку. По его лицу было видно, как он гордится, что сумел раскрыть мою тайну. Бедняга, он ужасно расстроится, узнав, что на самом деле всего лишь приоткрыл верхний слой… Я решила отложить признание до другого раза.
Единственная трудность в смысле свадьбы заключалась в том, что Артур отказывался жениться в церкви: он отрицал религию. От мэрии, не признавая нынешнего правительства, он тоже отказывался, а в ответ на мои протесты, что других вариантов не существует, заявил: должен быть другой способ. Я пролистала «Желтые страницы», «Свадьбы» и «Свадебные церемонии», но там в основном были платья и торты. Тогда я заглянула в раздел «Церкви» и наткнулась на «Межконфессиональные браки».
— Это тебя устраивает? — спросила я. — Раз они женят кого угодно на ком угодно, значит, у них не очень строгие религиозные убеждения. — Мне удалось убедить Артура, и он позвонил первому человеку в списке — достопочтенному Ю. П. Ревеле.
— Договорился, — сказал он, выходя из телефона-автомата. — Он может поженить нас у себя дома, и он же найдет свидетелей. Вся процедура займет минут десять. Он говорит, они все-таки проводят скромную церемонию, но без всякой религиозной чепухи.
