—
Я, как всегда, печатала с закрытыми глазами, но открыла их. Передо мной была глухая стена: я понятия не имела, что могла увидеть или услышать Пенелопа. Полчаса раздумий не дали никакого результата. Придется проиграть эту сцену. Так уж у меня повелось: попав в тупик, я старалась как можно точнее воспроизвести описываемый эпизод и, как режиссер, подправить детали.
Сейчас это было рискованно — Артур в соседней комнате смотрел телевизор. И потом, у нас, кажется, нет свечей. Я пошла на кухню, порылась в ящиках и обнаружила короткий, запылившийся огарок. Он прилагался к жаровне, которую я купила в минуту помрачения, а потом гневно выкинула вон. Я поставила огарок на блюдце, нашла спички, вернулась в спальню, закрыла за собой дверь. Артур считал, что я работаю над эссе по социологии гончарного дела для факультативного университетского курса, на который, по моим словам, недавно записалась.
Я зажгла свечу и поставила перед зеркалом на туалетном столике. (Я недавно купила трюмо — такое же, как у матери.) И, только сев к зеркалу, вспомнила свой давний эксперимент с Автоматическим Письмом. В тот раздело кончилось загоревшейся челкой. Я на всякий случай убрала и заколола волосы. Я не ждала никаких сообщений, а только хотела воссоздать сцену из книги, но все же решила, что рядом не помешает ручка или карандаш.
Пенелопа, ясное дело, была медиумом и легко впадала в транс. Кроме того, она выпила странной жидкости из диковинного фиала — что, разумеется, тоже помогло делу. Я опять пошла на кухню, налила скотча с водой, выпила. Затем вернулась к зеркалу и попробовала сосредоточиться. Может, Пенелопе предстоит получить от сэра Перси сообщение, что он в опасности? Или она сама должна что-то передать?.. Кто она, приемник или передатчик? Вот бы наладить такой метод общения… придется закрывать телефонную компанию Белла…
Отвлекаешься, дорогая.
И пристально уставилась на свечу в зеркале — зеркальную свечу. Их было целых три, и я знала, что если чуть-чуть передвинуть боковые створки, то передо мной выстроится бесконечная шеренга свечей… В комнате стало очень-очень темно, намного темнее, чем раньше; свеча, наоборот, засияла удивительно ярко… Держа ее в руке, я шла по длинному коридору, куда-то вниз, потом свернула за угол… Я кого-то искала, мне было необходимо кого-то найти.
С краю зеркала что-то мелькнуло. Я судорожно охнула и обернулась. Сзади кто-то есть! Но нет, никого. Совершенно очнувшись, я услышала из соседней комнаты приглушенный шум телевизора и голос комментатора: «Он ведет мяч, бьет по воротам… Мяч стремительно летит обратно! Возможно, рикошет… Сейчас будет повтор…»
Я опустила глаза и посмотрела на бумагу. Там, какими-то каракулями, ничуть не похожими на мой почерк, было выведено одно-единственное слово:
НАКЛОН
Я задула свечу, включила верхний свет.
Наклон — 1
Что за идиотское слово, подумала я, какой от него прок Пенелопе или Эстелле? И только потом
Я захотела вернуться в мрачный, странно светящийся коридор и увидеть, что там, с другой стороны…
И все же меня туда вовсе не тянуло. Слишком страшно — и слишком нелепо. Что за глупости, свечи, зеркала; я же не какая-нибудь престарелая спиритка. Мне, конечно, нужно послание для Пенелопы, но я совсем не готова спалить ради него себя.
Я пошла на кухню и налила еще виски.
С этого все и началось. Зеркало и любопытство победили. Пенелопа была временно забыта, осталась сидеть в кресле: ею я займусь позже. Слово предназначалось не ей, а мне; необходимо выяснить, в чем тут соль. Наутро я отправилась в ближайший супермаркет «Лоблауз», купила шесть пар длинных свечей и в тот же вечер, пока Артур смотрел футбол, снова вошла в зеркало.
Ощущения были примерно те же, что и в прошлый раз, и так продолжалось примерно три месяца — столько времени заняли мои эксперименты. Я чувствовала, что иду по темному коридору вниз, и понимала, что если еще и еще раз заверну за угол — мои путешествия становились все длиннее, — то найду искомое: правду, или слово, или человека, которые ждут меня, предназначены мне. Но ощущение, что кто-то стоит у меня за спиной, больше не повторялось. Когда я выходила из транса — думаю, именно так можно было назвать мое состояние, — в блокноте, лежавшем передо мной, оказывалось слово или несколько, а иногда целая фраза. Только дважды не осталось ничего, кроме каракуль. Я подолгу смотрела в блокнот, пытаясь постичь смысл написанного; потом лезла в тезаурус — и почти всегда соседние слова удачно складывались в фразы:
Я не очень понимала, что это значит, и никак не могла дойти до конца коридора.
Между тем, слова, копившиеся в блокноте, становились все загадочнее и страшнее: «железо», «гор- до», «нож», «сердце». Поначалу текст выстраивался вокруг одной женщины, и спустя какое-то время я видела ее почти воочию: она жила не то под землей, не то в огромной пещере или колоссальном здании, иногда плыла в лодке. Она обладала невероятным, почти божественным могуществом, но ее сила была проклятьем. Я никак не могла понять, что это за женщина. Она отличалась от всех, кого я видела в воображении, и, абсолютно точно, не имела ничего общего со мной. Я была совсем другая — счастливая. Счастливая и бессильная.
Потом начал появляться второй персонаж, мужчина. Между ним и женщиной что-то происходило; на страницах блокнота возникали таинственные любовные письма, непонятные, пугающие. Я чувствовала, что мужчина — плохой, но почему, объяснить не могла; временами он казался вполне хорошим. У него было много обличий. Иногда в блокноте появлялись целые пассажи словно бы из другой оперы и длинные, прозаические, невероятно скучные проповеди о смысле жизни.
