Недели шли, а Лора не возвращалась. Я хотела ей написать, позвонить, но Ричард говорил, что это навредит. Ей не должен мешать голос из прошлого, сказал он. Ей нужно сосредоточиться на сегодняшнем дне – на лечении. Так ему сказали. Что касается лечения, он не врач и не станет притворяться, будто в этом разбирается. Лучше довериться специалистам.
Я страдала, представляя себе Лору – заключенную, сопротивляющуюся, в плену собственной болезненной фантазии, или другой, столь же болезненной, но чужой. Когда одна превращается в другую? Где граница между внутренним миром и внешним? Мы бездумно пересекаем этот порог каждый день, и паролем нам – грамматика:
Но и в детстве Лора сопротивлялась. Может, в этом проблема? Она упорствовала и говорила:
Лора идет на поправку, говорили мне, – ей гораздо лучше. Потом – ей хуже, у неё рецидив. Лучше – чего, рецидив – чего? Не надо вдаваться в детали, они меня волнуют, а молодой матери нужно беречь силы.
– Мы тебя быстро вернем к жизни, – пообещал Ричард, похлопав меня по руке.
– Но я вообще-то не больна, – сказала я.
– Ты знаешь, о чем я. Чтобы все как раньше. – И он нежно, плотоядно даже улыбнулся. Его глаза уменьшились, а может, щеки раздались – лицо получалось хитрое. Он уже воображал, как займет свое место – сверху. Я думала, теперь он меня точно раздавит. Ричард набрал вес, часто обедая вне дома, – выступал в клубах, на важных собраниях, значительных встречах. На занудных сборищах, где встречались и занудствовали важные значительные люди, потому что все понимали: грядут большие перемены.
От речей иногда разносит. Я такое видела уже не раз. Все дело в том, какие слова говорить. От них бродит мозг. Это видно во время политических телепередач – слова выходят у говорящих изо рта, словно пузырьки газа.
Я решила прикидываться больной как можно дольше.
Я все думала и думала о Лоре. Вертела историю Уинифред так и эдак, рассматривала её с разных сторон. Поверить в неё не могла, но и не поверить не могла тоже.
У Лоры была одна невероятная способность – она разрушала, сама того не желая. И никакого уважения к чужой территории. Все мое становилось её: авторучка, одеколон, летнее платье, шляпка, расческа. Мог ли в этот список попасть и мой ещё не рожденный ребенок? Но если у неё была мания – если она все выдумывала, – почему она выдумала именно это?
С другой стороны, предположим, Уинифред лжет. Предположим, Лора абсолютно здорова. Значит, Лора говорит правду. А раз она говорит правду, значит, она беременна. И если она ждет ребенка, то что же будет? И почему она не поделилась со мной, рассказала все какому-то доктору, чужому человеку? Почему не обратилась ко мне за помощью? Я долго это обдумывала. Причин могло быть много. Моя беременность – лишь одна из них.
Что до отца, вымышленного или настоящего, то речь могла идти только об одном человеке. Об Алексе Томасе.
Но это невозможно. Каким образом?
Я уже не знала, что бы Лора ответила. Я не видела её, как не видишь изнанку перчатки на руке. Всегда рядом, но взглянуть невозможно. Только ощущать форму присутствия – пустую, заполненную моими грезами.
Шли месяцы. Июнь, затем июль и август. Уинифред заметила, что я бледна и измучена. Надо чаще бывать на воздухе, сказала она. Если уж я не хочу играть в теннис или гольф, как она предлагала, – а это помогло бы избавиться от животика, с ним надо что-то делать, пока это не хроническое, – можно хотя бы заняться садом камней. Молодой матери очень подходит.
Я была не в восторге от сада камней, который был моим только по названию, как и многое другое. (Как и «мой» ребенок, если вдуматься: разумеется, подкидыш, его оставили цыгане, а моего ребенка, того, что больше смеется и меньше плачет, не такого колючего, похитили.) Сад камней тоже мне сопротивлялся; что бы я ни делала, он был недоволен. Камни выглядели неплохо – розовый гранит и известняк, – но среди них ничего не росло.
Я довольствовалась книгами: «Многолетние растения для сада камней», «Суккуленты пустыни в северном климате» и прочими. Я их просматривала и составляла списки того, что можно посадить, или того, что уже посадила, что должно было расти, но не росло. Драцена, молочай, молодило. Названия мне нравились, но до растений не было дела.
– У меня нет садоводческого дара, – говорила я Уинифред. – Не то, что у тебя. – Привычка притворяться некомпетентной стала второй натурой, я и не задумывалась. Что до Уинифред, то ей моя беспомощность уже не казалась удобной.
– Ну, разумеется, тебе нужно
– Зато камни хороши, – прибавляла я. – Может, назовем это скульптурой?
Я подумывала, не съездить ли к Лоре одной. Оставить Эйми с новой няней, которую я про себя называла мисс Мергатройд – все наши слуги были для меня Мергатройдами: все в сговоре. Нет, нельзя – няня донесет Уинифред. Можно плюнуть на всех – улизнуть утром, взять Эйми с собой; сядем на поезд. Но куда ехать? Я не знала, где Лору держат, где её прячут. Говорили, что клиника «Белла-Виста» находится на севере от Торонто, но
Однажды Ричард вернулся домой рано. Вид у него был взволнованный. Лоры в клинике больше нет, сказал он.
Как это? – удивилась я.
Пришел какой-то мужчина, ответил Ричард. Назвался адвокатом Лоры, сказал, что защищает её интересы. Доверенный, он сказал – доверенный попечитель мисс Чейз. Он оспаривал правомочность её помещения в клинику. Угрожал судом. Известно ли мне что-нибудь?
Нет, не известно. (Я сидела, сложив руки на коленях. В лице – удивление и некоторый интерес. Никакого ликования.) А потом что было? – спросила я.
Директора в клинике не было, персонал смутился. Лору отпустили под опеку этого человека. Решили, что семья захочет избежать скандала. (Адвокат говорил, что он этого так не оставит.)
Что ж, сказала я, думаю, они поступили правильно.
Да, согласился Ричард, вне всякого сомнения. Но была ли Лора в
Не знаю ли я случайно, где она?
Я не знаю.
Она со мной не связывалась?
Не связывалась.
