Если получу, поставлю его в известность тут же?
Тут же. Именно этими словами я отвечала. Подлежащего в этих фразах не было, так что технически я не лгала.
Благоразумно выждав некоторое время, я отправилась на поезде в Порт-Тикондерогу посоветоваться с Рини. Я выдумала телефонный звонок: Рини плохо себя чувствует, объяснила я Ричарду, и хочет успеть со мной повидаться. Я дала понять, что Рини лежит на смертном одре. Она хочет посмотреть фотографию Эйми, вспомнить старые времена, сказала я. Это самое малое, что я могу для неё сделать. Все-таки она практически нас воспитала. Меня воспитала, поправилась я, желая отвлечь Ричарда от мысли про Лору.
С Рини я договорилась встретиться в кафе «У Бетти». (У неё завелся телефон, она держалась молодцом.) Так будет лучше, сказала она. Рини по-прежнему работала в кафе неполный день, но мы можем увидеться после работы. У кафе новые хозяева, сказала она; прежние не одобряли, когда служащие после смены платили как клиенты, даже если платили, а новым нужны любые клиенты, способные платить.
Кафе сильно опустилось. Полосатый навес исчез, темные кабинки потрескались и истёрлись. Пахло не свежей ванилью, а прогорклым маслом. Я поняла, что слишком вырядилась. Не надо было надевать белую лисью горжетку. Учитывая обстоятельства, красоваться нечего.
Рини мне не понравилась – пухлая, пожелтевшая, тяжело дышит. Может, и вправду больна. Я размышляла, удобно ли спросить.
– Хорошо, когда стоять не надо, – сказала она, садясь в кабинке напротив меня.
Майра – сколько тебе тогда было, Майра? три, четыре года? я уже сбилась, – Майра была с ней. Щечки горят от возбуждения, глаза круглые и чуть навыкате, словно её кто-то нежно душил.
– Я ей все про вас рассказала, – ласково заметила Рини. – Про вас обеих.
Не могу сказать, что Майра заинтересовалась мною, зато лиса её заинтриговала. Дети в этом возрасте любят пушистых зверей, даже мертвых.
– Ты Лору видела? – спросила я. – Говорила с ней?
– Слово – серебро, молчание – золото, – ответила Рини, озираясь, точно и здесь у стен были уши. По-моему, излишняя предосторожность.
– Думаю, это ты устроила адвоката? – сказала я. Рини явно была в курсе.
– Я сделала, что требовалось, – сказала она. – К тому же, адвокат – муж троюродной сестры твоей матери, по сути, родственник. Я узнала, что происходит, а он понял, что делать.
– Как ты узнала? – Вопрос –
– Она мне написала, – ответила Рини. – Рассказала, что писала и тебе, но ответа не получила. Ей вообще-то не разрешали посылать письма, но кухарка выручала. Лора ей потом заплатила и кое-что добавила.
– Я не получала писем, – сказала я.
– Она так и думала. Думала, они об этом позаботились. Я поняла, кто –
– Она, видимо, приехала сюда, – предположила я.
– А куда ещё? Бедняжка. После всего, что она вынесла.
– Что она вынесла? – я так хотела знать, но трепетала. Может, Лора все сочинила, говорила я себе. Может, у неё мания. И это следует иметь в виду.
Рини, однако, этого в виду не имела: что бы Лора ей ни рассказала, Рини поверила. Я сомневалась, что ту же самую историю. Особенно сомневалась, что в ней фигурировал ребенок.
– Об этом нельзя при детях, – сказала Рини, кивнув на Майру; та с большим аппетитом поедала какое-то ужасное розовое пирожное и таращилась так, будто готова съесть и меня. – Если я тебе все расскажу, ты спать не сможешь. Одно утешение, что ты тут ни при чем. Так она сказала.
– Так и сказала? – У меня гора с плеч свалилась. Значит, Ричард и Уинифред – чудовища, а я оправдана – из-за душевной слабости, несомненно. Но я видела, что Рини не совсем простила мне беспечность, из-за которой все это случилось. (Она простила ещё меньше, когда Лора съехала с моста. Рини считала, что я имею к этому отношение. Общалась со мной довольно сухо. Так и умерла ворча.)
– Молодую девушку нельзя помещать в такое место, – сказала Рини. – Что бы там ни было. Мужики с расстегнутыми ширинками ходят, жуть что творится. Позор!
– Она кусается? – спросила Майра, трогая лису.
– Не трогай, – остановила её Рини. – У тебя ручки липкие.
– Нет, – ответила я. – Она не настоящая. Видишь, у неё стеклянные глазки. Она кусает только свой хвост.
– Она говорила, если б ты знала, никогда не позволила бы её там держать, – сказала Рини. – А если знала? Ты какая угодно, только не бессердечная, так она сказала. – Рини поморщилась на стакан с водой. Видимо, у неё были какие-то сомнения. – Там их кормили одной картошкой. Отварной или пюре. Экономили на еде, отнимали хлеб у бедных чокнутых и психов. Сами наживались, я так думаю.
– Куда она уехала? Где она сейчас?
– Между нами говоря, она считает, тебе лучше не знать.
– Она казалась… она была… – Была ли она не в своем уме, хотела я спросить.
– Она такая, как всегда. Не хуже и не лучше. На полоумную не похожа, если ты об этом, – сказала Рини. – Похудела – мяса бы на кости нарастить. И меньше говорит о Боге. Надеюсь, на этот раз он для разнообразия её не оставит.
– Спасибо тебе, Рини, за все, что ты сделала, – сказала я.
– Не за что благодарить, – сухо отозвалась Рини. – Я сделала, что следовало.
Подразумевалось – в отличие от меня.
– Могу я ей написать? – Я нащупывала платок. Чувствовала, что сейчас расплачусь. Чувствовала себя преступницей.
– Она сказала, лучше не надо. Но просила передать, что оставила тебе послание.
– Послание?
– Перед тем, как её туда увезли. Сказала, ты знаешь, где его найти.
– Это твой платочек? Ты что, заболела? – спросила Майра, с интересом наблюдая, как я хлюпаю носом.
– Будешь много знать – облысеешь, – сказала Рини.
– Не облысею, – уверенно произнесла Майра. Она что-то фальшиво запела и стала пинать меня пухлыми ножками под столом. Похоже, весела, самоуверенна, и запугать её нелегко – качества, из-за которых я часто раздражалась, но в итоге благодарна. (Наверное, Майра, для тебя это новость. Прими как комплимент, раз уж представился случай. Такой характер на дороге не валяется.)
– Я подумала, ты захочешь взглянуть на Эйми, – сказала я. Хоть одно достижение, способное восстановить меня в её глазах.
Рини взяла фотографию.
– Бог мой, да она темненькая, – сказала она. – Никогда не знаешь, в кого пойдет ребенок.
– Я тоже хочу, – сказала Майра и потянулась сладкими пальчиками.
– Быстрее смотри и пойдем. Опоздаем к папе.
– Нет, – заупрямилась Майра.
– Нет ничего подобного дому, пусть он скромен и мал[112] , – пропела Рини, бумажной салфеткой стирая с Майриной рожицы розовый налет.
– Я хочу здесь остаться, – скулила Майра, но на неё уже надели пальто, натянули на уши вязаную шапочку и потащили из кабинки.
– Береги себя, – сказала Рини. Не поцеловала меня.
Мне хотелось обнять её и выть, выть. Чтобы меня утешили. Чтобы она меня увела с собой.
– «Нет ничего подобного дому», – сказала как-то Лора, ей было лет одиннадцать-двенадцать. – Рини так поет. По-моему, глупо.
– То есть? – спросила я.
