Ричард сказал, что был бы счастлив пригласить нас к себе на обед, но он холостяк и боится, что дело это провальное. Дом у него безрадостный, прибавил он, и живет он почти монахом.
– Что за жизнь без жены? – улыбнулся он. Похоже на цитату. Думаю, это и была цитата.
Ричард сделал мне предложение в Имперском зале отеля «Ройял-Йорк». Он пригласил нас с отцом на обед, но в последнюю минуту, когда мы шли по коридору к лифту, отец сказал, что пойти не сможет. Тебе придется идти одной, прибавил он. Разумеется, то был сговор.
– Ричард тебя кое о чем попросит, – сказал отец извиняющимся тоном.
– А, – сказала я. Опять, наверное, что-нибудь про утюги. Впрочем, мне было все равно. Мне казалось, Ричард взрослый. Ему было тридцать пять, мне восемнадцать. Он был из мира взрослых, и потому меня не интересовал.
– Мне кажется, он попросит тебя выйти за него замуж, – сказал отец.
Мы уже спустились в вестибюль. Я села.
– А, – только и сказала я. Я внезапно поняла то, что уже некоторое время было очевидно. Хотелось рассмеяться, словно это шутка. В животе будто образовалась дыра. Однако заговорила я спокойно: – И что мне делать?
– Свое согласие я уже дал, – ответил отец. – Теперь дело за тобой. – И прибавил: – От твоего ответа многое зависит.
– Многое?
– Я должен подумать о вашем будущем. На случай, если со мной что-то случится. Особенно о Лорином будущем. – Он имел в виду, что, если я не выйду за Ричарда, у нас не будет денег. И ещё, что мы обе, особенно Лора, не в состоянии о себе позаботиться. – Я должен подумать и о фабриках, – продолжал отец. – О деле. Все ещё можно спасти, но меня душат банкиры. Они меня преследуют. Долго ждать не станут. – Он оперся на трость, устремив взгляд на ковёр, и я увидела, как ему стыдно. Как его побила жизнь. – Я не хочу, чтобы все это было зря. Твой дедушка и… пятьдесят, шестьдесят лет тяжелого труда – все впустую.
– Ясно. – Меня загнали в угол. Похоже, выхода нет – только согласиться.
– Авалон тоже заберут. Продадут.
– Продадут?
– Он заложен на корню. – А.
– Потребуется решимость. Мужество. Стиснуть зубы и так далее.
Я молчала.
– Но, разумеется, решение целиком зависит от тебя, – сказал отец.
Я молчала.
– Я не хочу, чтобы ты делала что-то совсем против воли, – продолжал он, здоровым глазом глядя мимо меня и слегка нахмурившись, словно увидел нечто очень важное. Позади меня была только стена.
Я молчала.
– Хорошо. Значит, с этим покончено. – Похоже, он успокоился. – Он очень разумный, этот Гриффен. Не сомневаюсь, в душе он хороший человек.
– Конечно, – сказала я. – Уверена, он очень хороший.
– Ты будешь в надежных руках. И Лора, конечно.
– Разумеется, – пробормотала я. – И Лора.
– Тогда выше голову!
Виню ли я отца? Нет. Больше нет. Сейчас все прозрачно, но он делал то, что считал – тогда все считали – разумным. Он просто не знал ничего лучше.
Ричард присоединился к нам, словно по команде; мужчины обменялись рукопожатием. Ричард слегка пожал руку мне. А потом локоть. Так в те времена мужчины управляли женщинами – держа за локоть, и вот меня за локоть отвели в Имперский зал. Ричард сказал, ему хотелось пригласить нас в более праздничное и светлое кафе «Венеция», но, к сожалению, там уже все забито.
Теперь это странно, но тогда отель «Ройял-Йорк» был самым высоким зданием в Торонто, а Имперский зал – самым большим рестораном. Ричард любил все большое. Ряды громадных квадратных колонн; на мозаичном потолке – люстры, на каждой болтается кисточка, – застывшая роскошь. Какая-то кожаная, громоздкая, пузатая – почему-то с прожилками.
Полдень, неуютный зимний день, из тех, что ярче, чем полагается. Солнечный свет проникал меж тяжелыми портьерами – кажется, темно-бордовыми и, конечно, бархатными. Помимо обычных ресторанных запахов – мармита и остывшей рыбы – пахло раскаленным металлом и тлеющей тканью. Ричард заказал столик в сумрачному углу, подальше от резкого света. В вазочке стояла алая роза. Я смотрела на Ричарда с любопытством: как он себя поведет? Возьмет меня за руку, сожмет её, будет запинаться, заикаться? Сомневаюсь.
Не то, чтобы я испытывала к нему неприязнь. Я не испытывала приязни. Я не знала, что думать о Ричарде, потому что никогда о нём не думала, хотя время от времени обращала внимание на элегантность его костюмов. Иногда он бывал напыщен, но, во всяком случае, не урод – совсем не урод. Словом, вполне приемлемый жених. Слегка закружилась голова. Я по-прежнему не знала, что делать.
Подошел официант. Ричард сделал заказ. Глянул на часы. И заговорил. Я почти ничего не услышала. Он улыбнулся. Вынул черную бархатную коробочку, открыл. Внутри сверкнул осколок света.
Эту ночь я провела, сжавшись в дрожащий комочек на просторной кровати в отеле. Ноги заледенели, я поджала коленки, съехала с подушки; предо мною безгранично раскинулось арктическое пространство белоснежного постельного белья. Я знала, что мне никогда его не пересечь, не вернуться на тропу, не выйти снова к теплу. Я знала, что утратила направление; знала, что заблудилась. Через много лет меня найдет группа отважных исследователей – я буду лежать, вытянув руку, точно хватаясь за соломинку, черты лица стёрты, пальцы обглоданы волками.
Это было ужасно, но не имело отношения собственно к Ричарду. Казалось, будто с отеля сорвали сверкающий купол, и я открыта взору враждебного существа, что прячется где-то над темной блестящей пеленой небесной пустоты. Это Бог смотрит вниз бесстрастным и ироничным глазом-прожектором. Наблюдает за мной, наблюдает, как мне трудно, наблюдает, как мне не удается в него поверить. В комнате нет пола, я повисла в воздухе, вот-вот рухну. И буду падать бесконечно – бесконечно вниз.
Но в молодости подобная безысходность редко переживает восход.
В темном саду за окном идет снег. Словно целует стекло. Скоро растает: ещё только ноябрь, но уже предвкушение. Почему так волнующе? Я же знаю, что будет потом: слякоть, темнота, грипп, грязный лед, ветер, следы соли на ботинках. И все же никак не отделаться от предчувствия – собираешься на грядущий поединок. В зиму выходишь, лицом к лицу с ней встречаешься, а потом можно схитрить, вернувшись в дом. Все же хотелось бы иметь камин.
В доме, где я жила с Ричардом, был камин. Целых четыре. Один в спальне. Отблески облизывали тело.
Я развернула закатанные рукава свитера, натянула их до кончиков пальцев. Похоже на обрезанные перчатки, как раньше у зеленщиков и всех прочих, которые на холоде работали. Пока осень довольно теплая, но расслабляться нельзя. Надо проверить печь. Раскопать фланелевую ночнушку. Запастись консервированными бобами, свечами, спичками. Если опять случится ураган, как прошлой зимой, останемся без электричества, без туалета и питьевой воды – разве что снег растопить.
Сад совсем пустой: сухая листва, хрупкие стебли да несколько живучих хризантем. Солнце теряет высоту. Темнеет рано. Я теперь пишу дома, на кухне. Скучаю без шума порогов. Иногда ветер качает голые
