лицом подозрительных фактов. Я инстинктивно выбрал для себя почтительную манеру как самую благоразумную в защите, пока нападение со стороны обвинителя ещё не развёрнуто. Сейчас не годилось оспаривать какие-либо теории, выдвинутые детективом. Лучше всего я мог помочь девушке, выслушав его и попытавшись понять. Но когда придёт время развеять эти теории в пух и прах, я выступлю с боевым задором и во всеоружии.
– Но вы, несомненно, выполните свой долг, – произнёс я, – и без страха. Что вы намерены предпринять?
– Пока ещё не знаю, сэр. Как видите, даже для подозрений ещё не время. Скажи мне любой, что эта милая леди замешана в этом деле и я посчитал бы его дураком, но я вынужден следовать собственным выводам. Я хорошо знаю, что зачастую виновными признают самых неподходящих людей, когда весь суд (кроме прокурора, знающего факты, и судьи, приучившегося ждать) готов поклясться в их невиновности. Я ни за что на свете не согласился бы повредить этой юной леди, тем более зная о тяжести, выпавшей на её долю. И можете быть уверены, я не сделаю ни единого намёка, способного послужить уликой против неё. Вот почему я говорю с вами наедине, как мужчина с мужчиной. Вы специалист по доказательствам, это ваша профессия. Моя профессия ограничивается подозрениями и тем, что мы называем своими доказательствами, – по сути, это не что иное, как улики. Вы знаете мисс Трелони лучше меня, и, хотя я разгуливаю по дому, где хочу, у меня нет возможности лучше узнать о жизни этой леди, о её средствах и вообще обо всем, что могло бы объяснить её действия. Попытайся я узнать это от неё, и она тут же заподозрит меня. И тогда, в случае, если она виновата, вся надежда на капитальные улики пропадёт, потому что она с лёгкостью уничтожит их. Но если она невиновна (а я надеюсь на это), то обвинять её было бы неоправданной жестокостью. Я излагаю это дело со своей стороны, сэр, и, если позволил при этом себе лишнее, великодушно извиняюсь.
– Вы абсолютно корректны, Доу, – тепло сказал я, потому что мужество, честность и рассудительность этого человека внушали уважение. – Я рад, что вы были со мной откровенны. Мы оба хотим найти правду, но в деле этом очень много странностей, и поэтому, чтобы выяснить истину, необходимо прилагать совместные усилия, независимо от наших взглядов и жизненных установок!
Сержант одобрительно посмотрел на меня и продолжал:
– На мой взгляд, заподозрив кого-либо, следует по крупицам собирать доказательства или же приходить к заключениям, способным убедить вас и настроить «за» я «против». И тогда мы придём к выводу, а возможно, отбросим все другие версии, оставляя лишь самую подозрительную из всех нами рассмотренных. После этого нам нужно…
В эту минуту дверь открылась, и вошла мисс Трелони. Едва увидев нас, она подалась назад со словами:
– Ах, простите! Я не знала, что вы здесь и заняты.
Я поднялся, когда она собралась выйти.
– Пожалуйста, войдите, – позвал я. – Мы с сержантом Доу просто разговаривали.
Она помедлила, и тут в комнате появилась экономка, объявив о приходе доктора Винчестера, желающего видеть хозяйку.
Повинуясь взгляду мисс Трелони, я покинул комнату следом за ней.
Осмотрев больного, доктор сказал нам, что видимых перемен не обнаружил. Он добавил, что тем не менее предпочтёт остаться в доме в эту ночь. Мисс Трелони казалась довольна этим и приказала экономке приготовить для него комнату. Позже, когда мы остались с ним наедине, он вдруг сказал:
– Я договорился о своём пребывании здесь, потому что хотел поговорить с вами, и, поскольку я хочу, чтобы это было сугубо между нам и, по-моему, лучше всего будет сделать это за сигарами попозже вечером, когда мисс Трелони дежурит у отца.
Мы по-прежнему придерживались с мисс Трелони очерёдности ночного наблюдения за больным. Вместе мы должны были наблюдать за ним под утро, и меня волновало то, что детектив также собирался вести наблюдения втайне и в одиночку и быть при этом особенно настороже.
День прошёл без событий. Мисс Трелони спала днём и после обеда отправилась сменить сиделку. Миссис Грант оставалась с нею, а сержант Доу дежурил в коридоре. Мы с доктором Винчестером пили кофе в библиотеке. Когда мы закурили наши сигары, он спокойно начал:
– Итак, мы одни и можем начать конфиденциальный разговор. Разумеется, мы связаны «обетом молчания» по поводу происходящих событий?
– Совершенно верно! – подтвердил я, и сердце моё ёкнуло при мысли об утреннем разговоре с сержантом и тех гнетущих страхах, которые остались после него в моем сознании.
Доктор продолжал:
– Этот случай вполне способен повлиять на разум всех принимающих в нем участие. Чем больше я над ним думаю, тем больше схожу с ума, чувствуя, как обе постоянно укрепляющиеся версии тянут нас в противные стороны.
– И что это за версии?
Он глянул на меня проницательно, прежде чем ответить. В подобные минуты взгляд доктора Винчестера становился обескураживающим. Он мог бы подействовать на меня, будь у меня какая-то личная заинтересованность в этом деле, не считая участия в мисс Трелони. Но сейчас я выдержал его не дрогнув. Теперь я был поверенным в этом деле – с одной стороны «амикус куриа»[3] , а с другой – представитель защиты. Сама мысль в голове у этого умного человека двух равносильных и противоположных версий была достаточно утешительна, чтобы ослабить моё волнение по поводу вероятности нового нападения. Доктор заговорил, и лицо его, вначале непроницаемо улыбавшееся, приобрело выражение жёсткой угрюмости:
– Две версии: факт и фантазия! В первой заключена вся суть дела-нападения, попытки грабежа и убийства, подстроенная каталепсия, указывающая либо на преступный гипнотизм, либо на простой образчик яда, неведомый пока нашей токсикологии. По второй версии действует «влияние», не определённое ни в одной из известных мне книг – не считая страниц романов. Никогда ещё не поражала меня столь сильно истина гамлетовских слов:
Для начала возьмём сторону «факта». Перед нами человек в окружении домочадцев; в его доме множество слуг из различных классов, что исключает возможность организованного заговора из людской.
