Нина Катерли, Елена Эфрос
Сказание о Громушкиных
История первая
I
Восходит эта история к тем баснословным временам, когда деньги почти ничего не стоили, продукты и другие товары нужно было не покупать, а ДОСТАВАТЬ, а директор магазина 'Мясо-бакалея' был не менее, а более влиятельным, а значит, и уважаемым человеком, чем профессор, скажем, классической филологии.
Ну, что, подумайте, мог позволить себе этот высокообразованный профессор, притом что получал по тем временам приличную зарплату? Не имея нужных связей, а профессора классической филологии их, как правило, не имеют, он мог приобрести безобразный костюм- мешок местного пошива и ботинки фабрики 'Скороход', имевшие достаточно убогий вид, натиравшие на ногах мозоли и таранящие профессорские ступни гвоздями, внезапно вылезающими в самый неподходящие момент из подошвы. Жил такой профессор иногда в отдельной, хотя и давно не ремонтированной квартире (доставать обои, краски и прочее у него возможностей не было, да и времени тоже), иногда ютился с семьей в коммуналке, где родился и вырос. Потому что вступить в жилищный кооператив не мог даже не ввиду недостатка средств, а из-за отсутствия все тех же знакомств с нужными людьми. Рохля он был, этот ваш профессор, уж если на то пошло!
Впрочем, оставим профессора, который, кстати, зачастую с некоторой тоской вспоминает то время, когда ничего из того, за что принято уважать себя сегодня, у него не было, зато были малополезные деньги и царившее в обществе трепетное отношение к профессуре. Зато, грустно повторяет он, пересчитывая свою пенсию, сейчас он может читать, что хочет, говорить, что угодно… только, вот, не совсем ясно кому. Детям рассуждения о классической филологии и философские выкладки не нужны – им всегда некогда, работы он, достигнув определенного возраста, лишился, разом превратившись из профессора в пенсионера. А в этой ситуации абсолютно не важно, кем ты был, пока не вступил в 'возраст дожития' (выражение официально принятое, вот и президент его повторил). Теперь ты пенсионер, а это малопрестижное и даже слегка постыдное звание, синонимами которого являются такие термины, как 'иждивенец' или 'нахлебник'.
Другое дело человек, всей своей предыдущей жизнью добившийся благополучия, на чье-то там уважение или неуважение законно плюющий, поскольку этого рода понятия – пустой звук, ничто, вроде бумажки, на которую во время оно нельзя было ничего купить.
В те самые годы, когда, уважая себя, наш профессор стоял в очереди за костями с ошметками мяса и ностальгической колбасой за два двадцать, Тимофей Алексеевич Громушкин, сам того не зная, закладывал основу своего нынешнего процветания, процветая и тогда, поскольку, в отличие от бедолаги-профессора, мог позволить себе практически ВСЕ. Даже запрещенную книгу мог достать, если бы такой бред пришел ему в голову. Но, слава Богу, не приходил.
Приходило же совсем другое: обеспечение дефицитными товарами собственной семьи, родных и клиентов, если те хорошо платили или были нужными людьми, через которых налаживаются любые связи. Нужные люди отличались от прочих тем, что являлись в магазин 'Мясо- бакалея', где Громушкин был директором, не с главного входа, возле которого еще перед открытием толпились старушки в надежде, что 'выбросят', скажем, гречу или индийский чай со слоном, и тогда, отстояв две очереди ('в одни руки – только кило или две пачки'), можно взять и отнести домой или продать с некоторой надбавкой соседке. Старушки эти – а их в те годы многие, в том числе правоохранители, считали спекулянтками и время от времени гоняли от магазинов – несли, между прочим, в себе зародыш частного предпринимательства, за что заслуживают полного уважения.
Так вот, нужные люди подъезжали ко входу служебному на своих 'Москвичах' или 'Жигулях'. Те, кому полагались служебные 'Волги', отоваривались в спецраспределителях, и за коробкой с товаром ходил обычно водитель, а господа попроще, а в то время – товарищи, входили в магазин и просили первую же тетку в белом засаленном халате позвать Тимофея Алексеевича. Тот не торопясь выходил, принимал заказ на дефицитную говяжью вырезку, а заодно все на ту же гречу и оливковое масло или чай, за что получал сверх установленной стоимости кое-какой подарок. Часто в денежном выражении, а иногда дополнительно, еще и в виде билетов в партер на престижную премьеру, которую Громушкин вообще-то видал в гробу, но жена сказала, что пойти туда просто необходимо – 'там будут все, а мы что – хуже людей? И вообще, я люблю постановки'. Это – если клиент имел отношение к театру, а если к торговле запчастями для автомобиля, то довеском к плате была договоренность, когда подъехать на склад и взять необходимое. То же распространялось на импортную мебель, одежду, за которой модницы убивались в 'Пассаже', а супруга Громушкина могла всегда выбрать все, что ей шло и что 'носят все'. Нужные люди водились также в аптеках, магазинах, где торгуют радиоприемниками и телевизорами и, опять же, в 'Стройтоварах', так что, в отличие от профессора, в доме которого доживала век допотопная рухлядь, Громушкин с женой спали в отремонтированной по последнему слову спальне, на заграничном гарнитуре, хрусталь и фарфор держали в серванте 'Хельга', а дочь их Юлия ходила, на зависть мамашам девочек, из- под платьев которых свисали безобразные штаны с начесом, в разноцветных туго натянутых колготках. Юля, впрочем, была тогда маленькой девочкой и чваниться своей исключительностью еще не научилась. А вот четырнадцатилетний сын Виктор не просто гордился, что папа отвозит его в английскую школу на 'Жигулях', не его одного туда возили на машине, он хотел иметь то, чего ни у кого из ребят не было. Заграничные шмотки – тьфу! И путевка в крымский пионерлагерь 'Артек' тоже тьфу (ее, кстати, папе буквально навязывал один из благодарных клиентов), нет, Виктору нужно было что-нибудь… этакое, модное, необыкновенное, чего хотят все, да взять негде.
Тут вернемся ненадолго к Тимофею Алексеевичу и отметим, что человеком, по сегодняшним понятиям, он был честным. Не воровал. Кусок мяса или гусь домой – не в счет, такое разрешалось и рядовым продавцам. Но плата за дефицит, проданный на сторону, вся целиком вносилась в кассу. Так что ни один ревизор придраться не мог. Ну, а подарки, врученные в знак благодарности и хорошего отношения… Это другое дело. Отказаться от дара, заботливо выбранного другом?! Невежливо и просто по-хамски.
Что до ревизоров, то и они, конечно, никогда не уходили из магазина с пустыми руками, но тут в кассу платил сам Тимофей Алексеевич. Лично! Вот какой это был человек, и не знаю, у кого повернется язык осуждать его деятельность.
Детей своих Громушкин, как и положено, любил, особенно Виктора, в котором интуитивно чувствовал продолжателя Дела – уж больно ушлым и умеющим считать был этот мальчик. Забежав вперед, скажем, что в сыне Громушкин не ошибся. Но это – годы спустя. Пока же он старался удовлетворять потребности детей, охотно откликался на их просьбы, так что кивнул, когда Витя, уезжая очередной раз в 'Артек', сказал, что в подарок к своему дню рождения, который будет в августе, он хотел бы получить 'Машину времени'. Что это такое, Тимофей Алексеевич не понял, про модные в то время рок-группы ничего не знал. Но промолчал, решив не терять престиж и за двадцать четыре дня, что сына не
