— Да, только вчера получили приказ. Нашли, что вины моей не было, звание вернули. Нового назначения теперь буду ждать.
— Опять переводчицей в штаб?
— Не обязательно в штаб, но переводчицей.
Он был счастлив. И все-таки что-то все время мешало. Мешали глаза старшего лейтенанта, их настороженный, наглый, ощупывающий взгляд.
Чего ему надо? Или у них что с Ириной? Может, он-то и есть тот самый, с которым не все у нее еще было кончено?!
А за столом нарастал нетрезвый гул голосов. Сержанты, подвыпив, гаркнули артиллерийскую. Старшина, призывая к порядку, застучал по столешнице ложкой и заявил, что если уж петь, то что-нибудь б о л е е о б щ е е...
Летун предложил «Темную ночь» и вдруг затянул с усмешкой: «Ты меня ждешь, а сама с интендантом живешь, и от детской кроватки тайком ты к нему удираешь...» Замахав на него возмущенно, девчата потребовали «Калитку», кто-то настаивал на «Катюше», но капитан, вынув большие серебряные часы, попросил тишины и включил стоявший в углу приемник, сказав, что сейчас по радио будут передавать из Москвы новогоднее поздравление.
...Тревожным мерцающим светом горел кошачий глаз индикатора. Сквозь завывания и треск в эфире были слышны обрывки немецкой и русской речи, обрывки праздничной музыки. Но вот, оттесняя и заглушая все это, из приемника донеслось:
«Дорогие товарищи!
...третий год встречает наша страна Новый год в условиях жестокой борьбы с немецким фашизмом. Минувший год был годом коренного перелома в ходе войны. Начало тысяча девятьсот сорок третьего года ознаменовалось историческими победами наших войск под Сталинградом, а лето — второй крупной победой, под Курском и Белгородом».
— Кто выступает... Сталин?
— Тихо! Слушайте же...
«...в результате наступательных операций Красной Армии освобождены от врага две трети занятой немцами территории, в том числе левобережная Украина, свыше тридцати районов Гомельской, Могилевской, Витебской и Полесской областей и областной центр — город Гомель...»
— То мы его брали, той Хомель! — хвастливо сказал один из сержантов.
— Да тише вы там!
— Скажите же, кто выступает?!
Корнилов ответил:
— Калинин.
Да, выступал Калинин. Негромким своим глуховатым голосом он рассказывал о наступлении союзников в Северной Африке и Италии, о договоре с Чехословакией, о Тегеранской конференции руководителей трех великих держав. Закончил словами:
«Да здравствует наша Красная Армия, которая в новом, тысяча девятьсот сорок четвертом году нанесет окончательный удар фашистским захватчикам и полностью очистит от них территорию Советского Союза!
С Новым годом, товарищи!»
— Уррррра-а-а!.. — рявкнул один из сержантов, от напряжения на лбу его ижицей вздулись вены. — Копе?ц скоро фрицам! Вот вышибем их за наши границы, шинелки в зубы — и по домам...
Корнилов, взглянув на него с усмешкой много пожившего человека, потер свой крутой морщинистый лоб. Дескать, ишь ты, скорый какой нашелся! До границы догоним — а там что? Дальше пусть дядя гонит за нас?!
Все слушали новый Государственный гимн, сменивший с этого дня, а вернее, с ночи «Интернационал». Между Ряшенцевым и капитаном вдруг завязался спор, как понимать новогоднее поздравление, означают ли в нем слова об «окончательном ударе» по врагу полный разгром Германии в новом году и полную нашу победу или же лишь полное очищение нашей земли от гитлеровцев.
Глядя на лейтенанта острыми умными глазками, морща лысеющий лоб, капитан старался внушить, что Гитлера мы теперь способны разбить и одни, но срок окончания войны зависит не только от нас, а и от наших союзников. И что не исключен и такой вариант: выгнав фашистов с нашей земли, нам придется еще, может быть, протопать и по старушке Европе...
Ряшенцев, возбужденный успехом своим, обстановкой и близостью той, из-за которой едва не погиб, стоял на своем. Его устраивал только лишь полный разгром Германии, только наша победа. Он говорил для н е е, и говорил хорошо, как казалось ему, вдохновенно, красиво, но летчик, давно уже с неприязнью взиравший на Ряшенцева (они сидели напротив), вдруг подчеркнуто громко сказал, что он бы лично на месте некоторых попридержал свой язык и не пытался изображать из себя этакого доморощенного стратега.
Ряшенцев приподнялся, трезвея. Уперев свой взгляд в летуна, осипшим вдруг голосом попросил уточнить, кого тот имеет в виду.
Летчик насмешливо глянул ему в глаза:
— Кажется, я выражаюсь достаточно ясно!
Разговоры и шум упали. Над столом вдруг повисла давящая тишина.
— Левицкий, да перестаньте же вы! — крикнула, приподнимаясь, Ирина.
Но Ряшенцев мрачно потребовал:
— Нет уж, пускай уточнит!
Тот, кого она назвала Левицким, отчетливо проговорил, что он имеет в виду тех стратегов и умников, которые слишком легко обо всем рассуждают, а сами ни уха ни рыла не понимают.
— Кажется, ясно теперь? — бросил он, буравя Ряшенцева темными зрачками. И безапелляционно добавил: — Наше солдатское дело — драться, а не рассуждать и не умничать!
— И пусть за нас фюрер думает. Так?!
— Я этого не утверждал. И попросил бы не передергивать!
Пальцы Ряшенцева непроизвольно легли на банку с американской тушенкой.
— Это кто же такой пе... передергивает, уж не я ли?! — спросил он одними губами и, не сводя с летуна припухших, налитых кровью глаз, вдруг качнулся к нему.
Летчик тоже вскочил и стоял в выжидающей позе, откровенно желая удара, вызывая его на себя. Ирина схватила Ряшенцева, зашептала в испуге: «Константин, ты с ума сошел?! Сейчас же отстань от него!..»
— Товарищи офицеры! — предупреждая возможный взрыв, выкрикнул тонко Корнилов.
Оторвав пальцы Ряшенцева от банки, Ирина взяла его за руку:
— Выйдем отсюда... Выйдем скорее, тебе говорю! — и потащила его к дверям.
Сунув Ряшенцеву шинель, подхватила с гвоздя свою и повела его вон из комнаты.
...Они миновали холодные темные сени и очутились в какой-то пристройке к дому. Здесь было тепло и сыро, пахло угаром, золой и мокрыми вениками. Ряшенцев тяжело, запально дышал.
— Кто он такой, этот фертик, откуда?!
— О ком это ты... О летчике?
— Именно! Почему он с тобой так вольно, зачем он сюда заявился? Он что, хороший знакомый твой?
— Да ведь не ко мне же он заявился! Тут аэродром их рядом. Погода сейчас такая, они сидят на приколе... Надо ж им где-то развлечься — вот и заходят к нам. Шоколад приносят девчатам, печенье, ребята они хорошие. Он, Игорь этот, и сегодня девчат с Новым годом поздравил, и каждой подарок принес...
— И тебя одарил?
— И меня. А что?
Ряшенцев промолчал. Черт знает, как все получилось глупо!.. Ирина нашла в темноте низенькую скамейку и усадила его возле себя.
Вьюга, видимо, стихла. Стояла лунная ночь. В единственное маленькое окошко, сквозь толстую шубу искрящегося морозного инея, косо падала на пол полоска лунного света, воздушного, зеленовато-
