она жила с мамой и папой моложе Сергеева. Он увидел себя курящим на балконе вместе с тестем, которого будет звать папой и пить с ним в субботу за все хорошее. Девочка у женщины была крупная, и с ней на плечах в парке Сергеев продержался бы недолго. Как полюбить чужого ребенка, если с мамой не жарко, а холодно?..
Вяло покрутив страницы телефонной книги, он увидел много Кать и Зин, но позвонить и поехать как подарок было решительно не к кому. Всплыл один верный вариант в Австралии, где на ферме с сумчатыми жила жертва его любви. Быть фермером не захотелось совсем, да и жить там, где лето зимой, тоже не сахар.
На двух полушариях ему не оказалось места, но остался еще вариант – комната у одного поэта, который был уже полгода в дурдоме, а ключи передал ему для сохранности. И вот теперь эта комната стала единственной спасительной нитью. Он жалел поэта, денег иногда давал и слушал его пьяные бредни о закате мира.
От страха оказаться в данном месте он прикрыл глаза и представил себя голодным и холодным на матрасе, стоящем на стопках собрания сочинений поэта, которые никто не покупал. Стихи были хорошие, а люди стали черствые, да по-честному, просто говно-люди – ни духовности никакой, ни тонкости. Вот и довели поэта до скорбного дома.
Дальше – больше: привиделось, что он лежит на полу в этой комнате и помирает без помощи, даже запах почувствовал, нехороший такой, как в фильме «Пепел и алмаз», где главный герой лежит на свалке, пробитый насквозь, и умирает совсем неторжественно.
В двери реальной спальни, где он лежал, потянуло из кухни чем-то плотным и душным, там уже сварили что-то вкусное и очень знакомое. Это была солянка, жирная, золотистая, со всеми ингредиентами, включая охотничьи сосиски и так далее.
Слюни остановили слезы жалости за поруганную жизнь. Жрать захотелось смертельно. Сергеев мог за это малую родину продать. Но не звали – видимо, решили изощренно колоть и пытать хорошими продуктами. Он уже хотел пойти сдаваться на милость победителя, но дверь распахнулась, и румяный от кухонного жара оборотень сказал:
– Жрать будешь, сволочь?!
Понурив голову, Сергеев пошел на кухню и, прежде чем взял ложку со стекающими остатками сметаны, пробормотал:
– Прости подлеца, больше не буду…
Больше он уже добавить ничего не мог и стал качать, как нефтевышка, солянку в свою утробу. Спиной он почувствовал, как хлопнула дверь холодильника, что-то забулькало, и из небытия появился стаканчик с холодным напитком типа «водка». «Рано умирать», – подумал Сергеев и продолжил цедить солянку до последнего удара ложкой о пустое дно.
Подняв глаза на жену, он понял, что чеснок в солянке спас его, вампир улетел к тем, кто готовит без специй.
Он честно посмотрел ей в глаза и спросил наивно, за что его прессуют. Оказалось, что пока он вчера пил у Хайрулина, позвонил родственник из Риги и спросил, где Сергеев гуляет, а потом без повода порадовал жену рассказом, что, когда был проездом, они с ее муженьком чудесно поужинали в теплой компании с известными людьми. Особенно родственнику понравился певец Сюткин, веселый и приятный человек, и жена его, тоже хорошая, без понтов и вылитая леди Ди, дай ей Бог здоровья.
Жене стало так обидно – почему, когда люди приятные, то ее никогда нет, а как родственников из Рязани принимать или на поминки к начальнику, так она в первых рядах!
Сергеев даже ошалел от смехотворности повода, но спорить не стал – на второе были котлеты с пюре, и опять что-то забулькало.
Не о футболе
Миша, неуклюжий, худосочный мальчик, играл на аккордеоне и одним глазом через дверь в соседнюю комнату смотрел футбол («Бавария» – «Динамо»-Киев, суперкубок).
В то же время этот матч смотрела вся страна, все видели, как «Динамо»-Киев рвал «Баварию» в ее логове, на олимпийском стадионе Мюнхена, в далеком 75-м, а потом и в Киеве мы опять победили, как весной 45-го.
Олег Блохин забил три гола в двух матчах, и пионер Миша нашел себе героя на многие годы.
Миша любил футбол больше бабушкиных картофельных драников, больше коллекции марок колоний. Сам он играл плохо, но лучше всех знал, кто, когда, кому, в каком году и какой ногой забил. Он знал это лучше, чем Николай Озеров и Ян Спарре – легендарные комментаторы его детской поры.
В пятом классе он участвовал в викторине журнала «Футбол» и получил приз за то, что единственный назвал участников сборной Китая на чемпионате мира в 58-м году. Перечислил всех, включая запасных и второго тренера.
Все лето, все три смены, он проводил в пионерском лагере, где с малых лет бился за место в сборной отряда. За сборную лагеря он сыграть и не мечтал (там играли только гранды из старшего отряда). Их обожали девочки, особенно Мише жалко было одну, Куликову, председателя совета дружины, красавицу и солистку женской группы «Аккорд». Миша желал ее, как путевку на чемпионат мира.
В седьмом классе он добился места правого хава в сборной третьего отряда на первой лагерной смене, менее конкурентной по причине экзаменов у восьмиклассников.
Он вышел во втором тайме, лучезарная Куликова сидела на лавочке в короткой юбке и трескала семечки в окружении своей свиты подпевал и компаньонок.
Миша дрожал, как сухой лист, он не владел этим футбольным приемом, но желал играть вязко и железобетонно, по итальянской системе «катеначио».
Хотел одно, а вышло другое – он переусердствовал. Он часто смотрел на Куликову, жался к лавочке, где она блистала круглыми коленками, – и вот результат.
Два прорыва на его фланге закончились двумя голами. Так завершились его карьера и любовь.
Он еще долго стоял на драфте в сборную лагеря по шашкам, но любовь настольными играми не защитишь.
Возле стадиона, где всегда стояла толпа болельщиков, обсуждая шансы команды их волжского города, он имел большой авторитет. Если возникал спор о Блохине или Протасове, то последней инстанцией был маленький Миша с папочкой с тесемками для нот. Он стоял там сутками, пропуская специальность и сольфеджио.
Когда он волновался, у него болел живот, и только по двум причинам. Он не мог спать, не узнав, как на выезде сыграли волжане, связи не было. Дождавшись утра, он бежал в телефон-автомат и звонил в горспортсовет узнать результат. Если они сливали, он плакал.
Второй причиной волнения в животе был аккордеон. Он его не любил, а папа с мамой наоборот. Папа считал, что сам он человек темный (служил начальником отдела снабжения на обувной фабрике), но сыну хотел другой судьбы. Его инструмент папа считал дудочкой, которая заворожит и уведет их врагов, а сына приведет в чистую интеллигентную жизнь, где не будет этих пьяниц и бандитов, с которыми папе приходится жить.
Миша папу уважал, терпел эти гаммы и сонаты, но сердце рвалось во двор, где играли ребята. Его, правда, редко брали, он вечно был в запасе.
Он приходил из школы, вынимал аккордеон из футляра, раздвигал его до рабочего состояния, выкладывал ноты и уходил во двор.
Мама приходила, обнаружив развернутые мехи, радовалась, но, взглянув во двор, видела свое чадо у кромки поля.
Иногда, если кого-то не пускали из дома, ему разрешали выйти на замену, он быстро портил игру и садился на скамейку. Команда решала, что лучше остаться без одного игрока, чем с Мишей, невольно играющим на стороне противника.
Он пыхтел, недовольный, но лучше его никто не знал правила: был ли офсайд, какой штрафной надо бить, прямой или свободный, – тут ему цены не было.
Естественно, на музыке дела шли очень херово. Всегда, когда папа приходил в школу на академический экзамен, чтобы порадоваться за своего будущего гения, Мишин живот начинало крутить так, что он терял сознание. Педагог Эмма Лазаревна успокаивала юное дарование и врала папе за босоножки, сделанные ей
