по воле родителей, он тайно знал, что дудеть он будет в жизни в свою дудку, и уж точно не под чужую. В нем был талант совсем не музыкальный, он был по природе торгашом, торговать было его страстью, предметы торга не имели значения. Там, где возникал материальный интерес, и была его стихия. Ж.П. (женщина-профессор) привечала его, дарила ему вещи, водила его на выставки, в дома известных людей, гордилась им, как дорогой сердцу игрушкой, и играла с ним в игры на грани фола, ее будоражила его молодость, она желала его как последнюю страсть. Он легко поддался на ее уловки, и все случилось зимним вечером естественно и ослепительно, мальчик поразил ее своей интуицией и неукротимой силой. Все ее перманентные партнеры – доценты и музыкальные критики, хорошо знавшие природу любви и историю вопроса, в практике были нелепы и слабоваты, она хотела бури и получила ее как Государственную премию. Дочку отдали на пятидневку в сад, и мама с новым сыном стала жить открыто под негодующие вопли соседей и ученого совета. Ж.П. вызвали к ректору, она пришла решительная и благоухающая, ответила на все вопросы, отмела доводы моралистов. Она держалась уверенно, членом партии она не была, имела дядю в Совмине, и от нее отстали, а вскоре перестали даже судачить, просто люто завидовали женскому счастью отдельно взятой женщины. Мальчик повзрослел, заматерел, отпустил бороду, как купец Третьяков, стал ходить основательно и медленно, розовые щеки под бородой пропали, и он стал визуально старше. Ж.П., наоборот, летала пчелой, взбодрилась и явно помолодела. Дочь, в выходные приехав домой, играла с папой-сыном и была счастлива. Закончив учебу, он получил место в аспирантуре, его воткнули в оркестр Гостелерадио, где он играл вторую валторну, а в антрактах в домино в паре с третьим тромбоном. Стал выезжать за рубеж, тут его талант бизнесмена раскрылся в полном объеме, лучше его никто не мог купить, а также продать, он знал весь механизм товарообмена и нажил неплохие деньги. Каждый год он позволял себе покупать новые «Жигули», всегда одного цвета, чтобы не вызывать классовой ненависти у окружающих. Ж.П. лезла вон из кожи, чтобы сохранить свое лицо и тело, но время неумолимо. Дочь от первого брака из ребенка превратилась во взрослую барышню, тоже совершила мамин трюк, забеременела от однокурсника, аборт делать было поздно, и в доме появилась третья женщина, а мужчина до сих пор был один. Внучка поставила точку в бабушкиной погоне за четвертой молодостью, и она сдалась. Села на свою задницу и стала воспитывать внучку. М.Т. жил с ними, кормил весь дом, возил их на дачу, ну, в общем, был один в трех лицах: папы, мужа и дедушки. В лице его они видели Отца и Сына и Святого Духа. Падчерица оплакала свою любовь к идиоту-однокурснику, огляделась по сторонам и увидела, что счастье ходит рядом, и не только ходит, но и спит, ест и даже посматривает на нее дурным глазом, забыв, как качал ее на коленях в детстве золотом. Расстановка сил была такая – ему было 37 лет, бабушке 65, падчерице 25. Дочка заперлась с мамой в спальне и сказала, что счастья нет, что она повесится или спрыгнет с крыши, все кругом твари и недоноски. Бабушка все поняла, заплакала и переехала в детскую, где сопела внучка. Вечером, гуляя по инерции с мальчиком-мужем и собакой, кокер-спаниелем, похожим на ее любимого детеныша, которого она вырастила для себя и вот теперь должна была отдать, чтобы дом не рухнул и не раздавил их всех, она долго не могла начать этот жуткий разговор, но, собравшись с силами, сказала ему, что она боится за дочь и не будет возражать, если он поможет ей пережить стресс в его постели (сказать в «их постели» она не смогла, не сумела). М.Т. похлопал глазами, сказал: «Ну что ж, будем спасать». Спасать он начал ее в ту же ночь, под сдавленные стоны бабушки-жены и сопение внучки. Все как-то наладилось, ничего явно не изменилось, только в композиции одна часть поменялась на другую, и все. В 91-м году после всех дел он влез в бизнес с подачи дяди из Совмина – последний подарок бабушки любимому, – отселил бабушку с внучкой на дачу – ребенку нужен воздух, а ему бабушка мешала радоваться жизни с новым поколением. Новая жена (естественно, гражданская), подготовленная матерью с малых лет служить мужчине верой и правдой, была незаметна и внимательна. М.Т. много работал, дома бывал редко, но жену не обижал, денег давал много, чужим ребенком не попрекал, внучку качал на коленях, как маму, и баловал, как принцессу. Приближался Миллениум. Переход в третье тысячелетие в этой семье ознаменовался переменами глобальными. Внучке незаметно стало двадцать, мама от хорошей жизни заболела раком молочной железы, ее ждала операция и инвалидность по женской части. В ночь с 31-го на 1-е вся семья сидела в загородном доме за огромным столом в мерцающем свете свечей и сверкании столового серебра. Тихо звучала музыка, в доме было тепло и пахло елью. Во главе стола сидел венец творенья – М.Т., крупный мужчина с остатками золотых кудрей, с пивным пузом, купающийся в собственном соку, как астраханский балык вместе с тамбовским окороком. Ему еще не было шестидесяти, он был в полной силе. Напротив него сидели женщины, его женщины, которых он перемолол на своей мельнице, отправил их на заслуженный отдых и не выбросил на улицу, он был добр и помнил хорошее, он любил их, как умел, они любили его, понимая, что обречены потерять его как мужчину каждая в свое время. Он раздал всем сестрам по серьгам и конвертам, выпил за свою семью в трех поколениях, погладил вторую жену, пощекотал бабушку и церемонно поцеловал ручку внучке. Старшее и среднее поколения переглянулись, все поняли. Выйдя из гостиной перед тем, как разойтись в свои комнаты, бабушка сказала дочке: «Наше переходящее знамя». Внучка поехала с дедушкой в «Гостиный двор».
Женщина-ветер, или Ненаглядное пособие
И. была женщиной яркой, знающей себе цену и совершенно несчастной. Сегодня ей почти 50, ее лицо и тело еще влекут достаточно охотников до спелой вишни, но сдать себя в лизинг без любви придуманной и прочитанной сил уже нет. Страшно неловко оказаться в объятиях чужого человека, который не помнит и не знает ее, – вдруг он увидит сегодняшним своим взглядом искусную подтяжку кожи, легкую дряблость груди, вызывающую еще совсем недавно слюноотделение у всего стада, не увидит того, чем гордилась, глядя в зеркало, еще совсем недавно. Молодость давала эту гладкость и шелковистость бесплатно, цену этому понять можно только тогда, когда это уходит. Усилия по сохранению былой прелести настолько масштабны, что результат не может радовать так, как первый сладкий вздох после оргазма, который теперь случается так редко и поэтому безумно желанен. Есть всё, все свидетельства успеха – деньги, состоявшаяся карьера, но нет человека, который может оценить сделанное титаническим трудом, неукротимой волей, страстным желанием доказать себе и всем, что ты смогла все пройти, вынести и победить. Первый муж появился двадцать лет назад. Любви с ним большой не было: несколько жарких ночей на турбазе в Туапсе, песни у костра, разъезд по домам, он – в Москву, она – в свой Кишинев, вялая переписка с рассказами и воспоминаниями. Мама-стоматолог, заслушав отчет любимого сына, решила, что девушка хорошая, из своих, нам подходит и надо ее брать. А то еще немного, и ее сынок, запутавшийся с женщиной – коллегой мамочки, погибнет в лапах этой мегеры с двумя детьми и парализованной бабушкой в их пропахшей болезнями и вчерашним борщом двушке на Сходненской, куда он ездил, как ненормальный, уже семь месяцев, изображая мужа, папу и няньку для бабушки. Маме денег было не жалко, а вот сын был один, и отдавать его этой твари из 28-го кабинета было невыносимо. Сына нужно было спасать, и спасать немедленно. Таким образом он оказался на турбазе в Туапсе, где встретил И., двадцатипятилетнюю студентку из Кишинева с мамой, папой и братом-скрипачом, будущим то ли Ойстрахом, то ли еще каким-то еврейским гением. И. была талантлива, но на гения не тянула, а в семье не может быть две звезды. Для этой роли выбрали брата, а И. была второй, любимой, конечно, но второго сорта. И. совершенно не сопротивлялась их выбору, понимала, что самой придется ползти, грызть камни и добиваться желаемого. Желала она много – успеха, любви, детей и счастья в виде полной чаши, которую она сама наполнит и выпьет со своим мужчиной, которого она представляла с лицом А. Делона и мудростью Ж. Габена. Такой мужчина у нее был один раз на комсомольском слете в Одессе в двадцать лет. Слет был в пансионате одесского порта, мужчина оказался доцентом из Новосибирского академгородка, молодой ученый лет сорока, специалист по поэзии вагантов, с седым «ежиком», как у Габена, и руками Делона, раздевавшими ее бережно и нежно. Слет закончился внезапно, как сигареты под утро. Доцент уехал в Новосибирск к жене и поэзии вагантов, не оставив ей ни телефона, ни надежды. Вместо полной чаши пришлось выпить горсть назепама, но умереть не дали подруги по комнате. Пришлось жить дальше и ждать двойной портрет героя- мужчины, он не пришел позднее, таких в ее жизни не появилось, а вот в Туапсе маменькин сынок из Москвы давал шанс переехать на другую площадку, куда, по слухам, такие залетали. И. по настоянию мамы- стоматолога приехала в Москву, была представлена родне потомственных стоматологов, зубы у нее были хорошие, и она была принята в семью без предварительных условий. Из Кишинева она привезла немного одежды, сервиз «Мадонна», чешские стаканы и сережки бабушки со сломанными креплениями, вырванные когда-то у бабушки из ушей революционными матросами. Однокомнатная в Чертанове была райским местом, дедушка мужа умер в ней за год до ее приезда на диване, где она начала новую жизнь не с Габеном- Делоном (далее НГД). Мама подарила НГД красную «трешку» «Жигулей», купила постельное белье и отдала
